Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

По приезде в Равенну Аэций поручил мне определить местонахождение пропавших денег. По своему простодушию я полагал, что легче задания не бывает. Как же я заблуждался! По сравнению с Sacrae largitiones, имперским финансовым ведомством, где я пытался добыть интересующую меня информацию, хождение Тесея по критскому лабиринту вслед за распущенным клубком ниток любому показалось бы детской забавой. Из одного департамента я переходил в другой, переговорил с кучей numerarii, или финансовых служащих, их помощников, счетоводов и казначеев; досконально исследовал отчеты различных carae epistolarum, лиц, отвечающих за финансовую отчетность. Как бы то ни было, вооруженный предписанием Аэция, я не встретил на пути своего расследования особых препятствий и, спустя десять дней самой утомительной и сложной работы, какой мне когда-либо приходилось заниматься, выяснил наконец судьбу исчезнувших денежных средств.

Выводы, к коим я пришел, оказались крайне печальными. Деньги наши, наряду с другими доходами, были «направлены» (то есть, растрачены) на воплощение в жизнь чудовищной прихоти Валентиниана: грандиозного обновления Колизея[39], вслед за которым в амфитеатре Флавия прошли самые неумеренные за последние лет пятьдесят Игры (с охотой на диких животных и т. п., но, конечно же, без гладиаторских боев). Чего ради, спросите вы? Так Валентиниан решил отпраздновать свой триумф в Галлии! Словно успехом этих тяжелейших кампаний Рим обязан императору, а не его магистру армии! (Как тут не вспомнить о Клавдии, «присвоившем» себе завоевание Британии!) Тщеславие, зависть, мания величия Валентиниана и его интриганки-матери, иллюстрируемые этим актом безрассудного расточительства, переходят все мыслимые и немыслимые границы. Но император, возразите вы, не стал бы сознательно ставить под удар империю лишь ради того, чтобы удовлетворить свое желание и вызвать возмущение человека, правящего государством от его имени. Что ж, вы вольны думать, что угодно, но, в таком случае, скажу я вам, вы совсем не знаете Валентиниана.

Безусловно, это стало сильнейшим ударом по Аэцию. Деньги для армии, конечно же, так или иначе, он бы отыскал: в крайнем случае изъял бы из res privatae, личного дохода императора, поступлений из императорских имений и владений от конфискации общих земель и собственности языческих храмов и т. д. Будучи патрицием и магистром армии, Аэций, несомненно, имел возможность (если не право) именно так и поступить — и, судя по всему, к такому решению как раз и склонялся, — но тут среди ясного неба разразился гром.

Сначала пришла шокирующая весть о том, что Гейзерих завладел Карфагеном, столицей римской Африки, и землями, на которых выращивалось все имперское зерно. Четырьмя годами ранее, когда Галлию накрыла волна кризиса, Аэций, во избежание неприятностей, которые могли бы прийти с тыла, заключил соглашение с Гейзерихом, предоставив вандалам статус федератов. Теперь же, после того, как они захватили Карфаген и прилегающие территории, надежды на достижение компромисса между Римом и вандалами улетучились. Гейзерих провозгласил себя правителем независимого королевства, начав отсчет годам своего правления от въезда в Карфаген. Африка оказалась отрезанной от империи, а вместе с этим прекратились и поставки в Рим зерна.

Но худшее было еще впереди. Не успели мы переварить известие о падении Африки, как пришло письмо от остававшегося в Галлии Авита; то, о чем он писал, было просто ужасно…»

Окинув взором кипы документов, которыми был завален разместившийся неподалеку от Равенны штаб Аэция, Тит тяжело вздохнул. Новая должность — а теперь он был curoisus, инспектором имперской почты — обязывала его заниматься проверкой предписаний тех, кто пользовался услугами ведомства. Обнаружить необходимые документы в том хаосе, в котором постоянно пребывал tablinum магистра армии, было совсем не просто. Венчали общий беспорядок два бронзовых бюста, Валентиниана и Плацидии, помещенные в противоположных концах комнаты. Они пришли на смену другому бюсту, Бонифация, но установлены были с той же целью и под тем же лозунгом: «Знай врага своего». Как обычно, Аэций расхаживал взад-вперед по комнате, просматривая тут же летевшие на пол свитки пергамента, в то время как едва поспевавший за ним нотарий вынужден был на ходу записывать распоряжения полководца.

Возникший на пороге раб объявил, что из Галлии прибыл курьер с письмом, требующим немедленного ознакомления патриция.

— Пусть подождет, — бросил в ответ Аэций, но тут же замедлил шаг. — Из Галлии, говоришь? Что ж, проводи его ко мне.

Лениво потянувшись, Тит наблюдал за тем, как Аэций развернул протянутый посыльным свиток и начал его читать. Внезапно лицо полководца побелело, и он покачнулся.

— Передай Авиту, что я выезжаю в Галлию завтра на рассвете, — прохрипел Аэций, взмахом руки указал курьеру и нотарию на выход и застыл посреди комнаты, вперив взор в письмо и шепча себе под нос:

— Так и знал, что произойдет что-либо подобное.

— Дурные вести, господин? — поинтересовался Тит.

Аэций окинул его рассеянным взглядом.

— Хуже и быть не может. Катастрофа, настоящая катастрофа! Похоже, Литорий потерял Провинцию. Послушай, что пишет Авит.

— «В последнее время Литорий стал крайне неуравновешенным, — возможно, так на него повлияли кровавые события в Арморике. Вы, несомненно, слышали и о случившемся в моем имении инциденте. Все это, конечно же, отнюдь не свидетельствовало о неустойчивости комита, — лишь о том, что он испытывает определенные трудности со сдерживанием гуннов, а дело это, признаемся честно, совсем не простое. Но после того как Квинт, его заместитель, явился ко мне в частном порядке и поделился своими насчет Литория опасениями (не из вероломства — преданнее подчиненного, чем Квинт и не сыщешь, — а из искреннего беспокойства), я и сам глубоко встревожился. Но затем была блестяще проведенная операция по снятию осады с Нарбо-Мартия, на всех нас произведшая огромное впечатление, и я решил, было, что поспешил с выводами. (Оглядываясь назад, должен признать, что присутствовал во всей этой акции какой-то элемент безрассудной бравады; и нам еще повезло, что все так удачно закончилось.) Когда же вы назначили его, на время своего отсутствия в Италии, главнокомандующим, страхи мои и вовсе успокоились. В конце концов, задача, которую вы поставили перед Литорием, вряд ли относилась к числу невыполнимых. Визиготам так сильно от нас досталось, что им не оставалось ничего другого, как попрятаться по норам и зализывать свои раны. Литорию же, как вы правильно тогда ему сказали, нужно было лишь выступить в роли бдительного надзирателя.

Вот почему, когда комит заявил, что намерен занять выделенные варварам Констанцием земли и окружить их столицу, Толозу, я был просто-напросто ошарашен. Попытался, было, урезонить его, указывая на то, что подобная выходка приведет лишь к ненужной вражде с племенем, которое хоть и выглядит усвоившим урок, но, будучи спровоцированным, все еще может оказаться крайне опасным. Но Литорий меня и слушать не стал; сила — единственное, что понимают варвары, сказал комит, и он собирается обойтись с готами так, как вы когда-то поступили с бургундами. Тому факту, что вы истребили это племя лишь тогда, когда оно восстало во второй раз, он не придал значения. Думаю, после успеха в Нарбо у Литория слегка закружилась голова, породив иллюзию непобедимости.