Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

В общем, взял он гуннов и отправился в Толозу. (К счастью, мне удалось убедить комита оставить основную часть действующей римской армии в Галлии, под моим присмотром.) Придя в Толозу — не поверите! — Литорий совершил жертвоприношение языческим богам[40](там были даже авгуры, предсказывающие победу на основании изучения внутренностей животных!). Не знаю уж, что там подумали о нем гунны, но присутствовавшие при этом римляне явно, должно быть, решили, что полководец сошел с ума. Знали ли вы, что человек этот — скрытый язычник? Я, естественно, даже и не подозревал об этом. Посланники короля Теодорида — епископы, не меньше — умоляли Литория принять их мирные предложения. Но тот был неумолим, и, как и следовало ожидать, готы были доведены до отчаяния.

Терять им было уже нечего: в одну из ночей они напали на лагерь комита, в безрассудстве своем не позаботившегося даже выставить часовых. Приготовьтесь, мой дорогой друг, к тому, что сейчас прочтете. Литорий показал себя вторым Варом, попавшие в засаду легионы которого были полностью уничтожены. Из многотысячного гуннского войска выжили лишь единицы, Литорий был пленен; жив ли он сейчас, я не знаю. Ситуация критическая. Готы, вновь обретшие уверенность в себе и требующие отмщения, вот-вот вторгнутся в Провинцию. Какие бы дела ни держали вас в Италии, умоляю вас оставить их. Соберите, какое сможете, войско и немедленно выступайте в Галлию. Я укрепляю стены Арелата и, со своей действующей армией, постараюсь продержаться до вашего прихода».

Скрутив свиток, Аэций наградил Тита безрадостным взглядом.

— Потерять шестьдесят тысяч гуннов, — прошептал полководец, и в глазах его Тит прочитал доселе невиданное отчаяние. Внезапно Аэций показался ему усохшим, постаревшим.

Но лишь на секунду. Расправив плечи, полководец решительно заявил:

— Я отправляюсь в Галлию. Ты же, Тит, поезжай к Аттиле как мой эмиссар. До границы доскачешь, пользуясь услугами имперской почты, а там купишь самого быстрого скакуна, какого сможешь достать. Расскажешь Аттиле, что случилось, ничего не утаивая — недомолвки и извинения он терпеть не может. Скажи ему, что я делаю все возможное для того, чтобы вернуть ему тот долг, который за мной остается, и заверь его, что вскоре, как только улажу дела в Галлии, я сам к нему приеду. Возможно, нам еще удастся выйти из этой передряги с наименьшими потерями. Но теперь речь идет уже о выживании, а значит, Западу никак не обойтись без помощи гуннов. Все понял?

— Конечно, господин. Но… не лучше ли просто послать письмо?

Аэций покачал головой.

— Не забывай, Аттила — варвар. Они не доверяют обещаниям, написанным на пергаменте. Поверь мне, навести мосты мы теперь сможем лишь посредством личных контактов. — Сжав Титу плечо, Аэций слабо улыбнулся. — Я надеюсь на тебя, мой мальчик. Однажды ты уже спас жизнь римскому полководцу. Теперь же от твоей встречи с Аттилой зависит судьба самого Рима.

* * *

— … и обещал приехать лично, ваше величество, как только урегулирует дела с визиготами, — закончил Тит. Затаив дыхание и чувствуя, как сбегает по шее струйка пота, он застыл в ожидании ответа Аттилы. Тот, приземистый, мощный мужчина с большой головой, в одеждах из шкур животных, сидел на стоявшем в другом конце приемного покоя королевского дворца деревянном троне, и за спокойствием его угадывались огромные резервы скрытой энергии. Монгольское лицо Аттилы осталось невозмутимым.

— Скажи своему хозяину, патрицию Флавию Аэцию, — произнес Аттила протяжно, глубоким голосом, — что я не желаю его видеть. Между нами все кончено. Я поверил ему, предоставив в его распоряжение цвет своей армии. И чем он отплатил мне? Умудрился потерять такое войско! Ты говоришь, он вернет мне долги. Как намеревается он возвращать мне шестьдесят тысяч воинов? Сея драконьи зубы? — Он горько рассмеялся. — Я думал, Аэций относится к тому редкому сорту римлян, для которых слово чести — не пустой звук. Теперь же я вижу, что обещания его ничего не стоят. В память о связывавшей нас когда-то дружбе я разрешаю его сыну Карпилиону, моему заложнику, вернуться с тобой. Иди же, римлянин, и скажи своему хозяину: если мы когда и встретимся, то как враги, а не друзья.

* * *

Когда Тит и Карпилион уехали, Аттила сел на коня и ускакал в безграничную степь: его душили злость и печаль. Злость — потому, что доверие его было предано, печаль — из-за того, что окончилась старая дружба, отношения, которыми он дорожил; и оба чувства — из-за потери десятков тысяч прекрасных воинов и крушения планов по строительству Великой Скифии. Будь они с Аэцием единственными игроками в этой игре, возможно, их дружба жила бы и поныне. Возможно. Но он должен держать ответ перед Советом, а подобного рода отношений старейшины теперь просто не поймут. Не сомневался Аттила и в том, что Бледа постарается извлечь из кризиса максимальную для себя пользу и сделает все возможное для того, чтобы подорвать позиции брата. Они и так уже не очень прочны, а когда до гуннов дойдет весть о случившемся в Толозе, последуют взаимные обвинения, Совет распадется на фракции и группировки, разногласия и разобщенность распространятся среди его народа, словно рак. Если только…

Аттила интуитивно почувствовал, что ему следовало предпринять. В этот критический момент его народу нужен, прежде всего, твердый и решительный вождь — и он, Аттила, им станет. Если он не может дать своим людям величие, то должен хотя бы обеспечить их тем, чего они жаждут больше всего. Золотом. А что является источником золота? Империя римлян.

Когда Аттила вернулся во дворец, в голове его роились десятки планов и идей. На которую из империй напасть: на Восток или на Запад? Пожалуй, Запад стоит пощадить — в память о дружбе с Аэцием. К тому же казна Западной империи пуста, на большей части ее территорий живут федераты-германцы, которые не платят налоги. Восток же богат сверх меры, города его многолюдны, церкви и соборы ломятся от сокровищ. Самое время начать подготовку к нападению на Восточную империю. Ее император, Феодосий II, слаб и нерешителен. Кроме того, Востоку придется сражаться на два фронта. У восточных своих границ он ведет войну с персами, а не занятые в этой кампании легионы ушли в Сицилию, помогать Западу возвращать занятую Гейзерихом Африку. Король вандалов, непримиримый враг Рима, уже присылал к Аттиле эмиссаров с предложениями вандало-гуннского союза, но Аттила, надеявшийся в то время установить хорошие отношения с римлянами, предложение это проигнорировал. Теперь такой альянс будет весьма кстати, решил король гуннов и послал за Орестом, своим молодым нотарием-римлянином[41].

Пока Аттила дожидался Ореста, на память ему пришли слова, которыми Ву-Цзы описал вторую часть своего видения: «А вот осел преследует второго орла и ранит еще до того, как тот успевает взлететь». Как и раньше, когда он посылал гуннов на помощь Аэцию, смысл пророчества стал ему ясен. Диким ослом степей были гунны, вторым орлом — Второй Рим: гуннам следовало напасть на Восточную империю. Предсказание пророка — не более чем совпадение, попытался убедить себя Аттила, но так и не смог избавиться от дурного предчувствия.