Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

— Но у дяди Гонория была своя арка, — оборвав комита, Валентиниан повернулся к матери.

— Да, была; но, если мне не изменяет память, не успел он ее построить, как Рим был разграблен, — рассмеялись священные щедроты. — И готов — да всех, кто умел читать, — наверное, очень забавляла надпись: «Подчинен на все времена. Готский народ». Возводить другую такую — лишь искушать провидение.

— Мой единокровный брат, вероятно, действительно не смог бы себе позволить столь дорогой монумент, — попыталась успокоить Валентиниана Плацидия. Она повернулась к комиту священных щедрот. — А не пойти ли нам на компромисс: триумфальные Игры в обновленном Колизее? Они ведь не опустошат нашу казну, правда?

Переглянувшись между собой, комиты кивнули в знак согласия.

— Полагаю, это, может быть, нам и удастся устроить, — недовольно произнес комит частного имущества. — Но придется экономить буквально на всем, — и он многозначительно посмотрел на Валентиниана.

— И произвести проверку налоговых списков, — подхватили священные щедроты, — чтобы убедиться, что никто не пытается улизнуть от уплаты пошлин.

— А что, есть и такие, кто не платит? — спросил Валентиниан.

— Ну если не считать то и дело ударяющихся в бегство декурионов и coloni, находящих убежище в крупных имениях, а также багаудов Арморики, чей мятеж нам все-таки удалось подавить, — ответил комит, — есть еще и монахи — большой и растущий класс тунеядцев, которые думают не о благополучии империи, а о спасении собственных душ. Они, мало того что не платят налоги и не работают, так еще и придерживаются целибата, вследствие чего в империи наблюдается уменьшение численности населения и становится все меньше и меньше налогоплательщиков и рекрутов для армии.

— Мы должны остановить это разложение! — воскликнул Валентиниан, довольный, что нашлась цель, на которую он может излить свое разочарование. — Я попрошу сенат утвердить указ, запрещающий любому вести монашескую жизнь без полученного на то разрешения. — Ища поддержки, он взглянул на Плацидию. — Хорошая мысль, мама?

— Замечательная, — подтвердила императрица, наградив сына снисходительным взглядом.

— Должен напомнить вашим светлостям, что подобный закон уже существует, — едко заметил комит священных щедрот. — В нем говорится, что никто не может оставить землю, на которой работает, чтобы стать монахом, без разрешения на то своего господина — а разрешение это дается лишь в самых исключительных случаях.

— Ну, так значит, этот указ не работает! — закричал Валентиниан, топнув ногой. — Его нужно обновить, ужесточив наказания для тех, кто не желает его соблюдать[37]. — Он пристально посмотрел на комитов, лицо его исказилось злобой. — Как тут можно быть императором? Мои подданные мне не подчиняются, мои советники мной пренебрегают, даже Августа отмахивается от меня при помощи льстивых слов. Подхалимы, изменники — убирайтесь отсюда! Вон! Вон!

Когда все вышли, Валентиниан схватил стоявшую перед ним модель и с силой швырнул ее на мраморной пол, — вместе с макетом разбились и его мечты о собственной триумфальной арке.

Гордый Литорий направил скифских всадниковна ряды готов.

Сидоний Аполлинарий. Панегирик Авиту. 458 г.

«Преторий магистра армии, Равенна, провинция Фламиния и Пицен, диоцез Италии [написал Тит в “Liber Rufinorum”], год консулов Флавия Плацидия Валентиниана, Августа (его пятое консульство) и Анатолия, ноябрьские иды[38].

Аэций был близок — очень близок — к достижению того, чего желал всем своим сердцем: восстановлению доминирующего господства Рима в Галлии. Тогда объединенные префектуры Галлии и Италии стали бы базой для начала кампаний по возвращению потерянных диоцезов Испании и Африки, а возможно — даже и Британии. При возрожденном римском правлении бремя налогов вновь бы распределялось на справедливом основании, коррупция была бы искоренена, государственные доходы стали бы тратиться эффективно, и мы бы пришли к эре стабильности и процветания. Затем, следуя примеру подчиненных королевств прошлого, племена федератов через одно-два поколения постепенно влились бы в жизнь и культуру Римской империи и стали бы лояльными римлянами — как испанцы, галлы, бритты, иллирийцы и прочие до них. Увы, сбыться этому было не суждено.

А ведь еще летом прошлого года все выглядело так многообещающе! Восставшие во второй раз бургунды были подавлены столь жестоко (их король, Гундогар, был убит), что уже не представляли угрозы для Рима. С не меньшей суровостью были усмирены багауды, и Арморика вернулась в лоно Рима. Разбитые у стен Нарбо-Мартия визиготы понесли серьезные потери и теперь зализывали раны; военное искусство и опыт поставленного присматривать за ними полководца, Литория, позволяли рассчитывать на то, что они больше не покинут дарованных им территорий. И начало проявляться — по крайней мере, для меня это было очевидно — нечто даже более важное, неуловимое, но судьбоносное: ощущение общей цели среди римских армий. Солдаты смотрели в глаза опасности — и победили; и пережитый опыт превратил их едва ли не в братьев, объединенных под командованием харизматичного и вдохновленного лидера. Скажете, я подменяю действительное желаемым? В какой-то степени, возможно, так оно и есть. Но подобные настроения действительно витали в воздухе и вполне могли перерасти в настоящий костер патриотизма не только в армии, но и среди обычных граждан. Нарбо мог стать еще одной Замой, где Сципион окончательно сокрушил главного врага Рима, Ганнибала.

Тем летом единственным облачком на горизонте стало непоступление денежного довольствия для войск, гуннов и действующей римской армии, в связи с чем Аэций вынужден был отправиться в Италию искать причину задержки. В день своего отъезда (я уезжал с полководцем), он не выглядел серьезно обеспокоенным; все выглядело как еще один пример неэффективного ведения государственных дел Валентинианом, теперь — несносным юнцом лет двадцати, или, скорее, его матерью, Галлой Плацидией. Аэций предоставил подробный, тщательно выверенный счет префекту претория, и не было причин предполагать, что указанная им сумма не будет полководцу выдана в полном объеме.

К тому времени я уже полностью залечил свои раны. Заботу о Марке я доверил одной супружеской чете, coloni в нашем семейном имении, достойным людям, коим Бог не даровал собственных детей. Сам же я вернулся на службу Аэцию и был восстановлен в прежней должности agens in rebus, что официально подразумевало работу курьера, при которой, правда, часто случалось выполнять дипломатические, разведывательные и даже шпионские функции. Приятно было вновь облачиться в униформу: особый головной убор, портупею и тунику с длинными рукавами и круглыми правительственными нашивками цвета индиго. (В целях экономии, туники теперь производились не из шерстяных тканей алого цвета, а из неокрашенного льна.)