Ангелотворец - Ник Харкуэй

Эди осматривает комнату; такой бордельный шик вполне можно встретить в соховских апартаментах какого-нибудь прожигателя жизни, которому взбрело в голову выстроить себе хоромы в стиле «восточный гарем». Тонкое оскорбление в адрес британского военного или намек на его невежество? Или… предупреждение, что она уже разоблачена: ненастоящая комната для ненастоящего капитана, такого же насквозь фальшивого, как накладные усы. Попробуй разберись. Она прикасается к отрезу оранжевой парчи, проводит тканью по лицу… Божественно. Сосредоточься.

– Только при условии, что все пойдет не по плану.

Флагшток оживляется.

– Дык оно пойдет, не?

– Не хотелось бы, – бормочет Соловей. – Лучше б его кто другой убрал. Он так на меня зыркнул в том зале, я чуть не обделался! Такого валить, да еще без приказа – нунахер!

Большинство речей Соловья заканчиваются этим мелодичным словом, за что он и получил свое прозвище – в первые же дни службы на «Купаре». Окрестил его так Шибздик (ростом под два метра и тощий, как жердь, разумеется): «Е-мае, этот тип так заливает, что даж у меня уши вянут, кэп! Чисто соловей!»

Тот же Шибздик первым назвал Эди Графиней – после того, как Флагшток еще в море попытался уложить ее к себе в койку. «Ну, лапуля, вижу я, как тебе на Флагшток вместо флага влезть охота, так не чинись, иди ко мне, я твое вужделение вмиг утолю…» С этими словами он запечатал ее уста смачным поцелуем. Эди припомнила Второй Прием Госпожи Секуни Для Отражения Непристойных Поползновений Буржуазных Интеллектуалов и Секс-маньяков (коих на свете великое множество, утверждала госпожа Секуни, и брезговать ими отнюдь не стоит, ибо многие из них действительно заслуживают того внимания, на какое претендуют). Эди не оборвала поцелуй, наоборот, покрепче вцепилась в его мясистый зад своими изящными ручками, прижалась к ошалевшему Флагштоку всем телом, сунула язык ему в рот и под восторженное улюлюканье свидетелей принялась самым непотребным образом тереться о него бедрами. Она водила руками по его телу – вверх, вниз, вверх и… вверх. Когда рев стих, она легонько надавила большими пальцами на его шею, медленно и незаметно пережимая сонные артерии. Раз, два, три… четыре.

Флагшток без чувств осел на пол, выскользнув из ее объятий. Все ошарашенно уставились на Эди.

Одарив их широкой сытой улыбкой, она вышла из кубрика.

– Елы-палы! – воскликнул Шибздик. – Она ж его вырубила! – И добавил, мгновенно приспосабливаясь к новым условиям, как и положено истинному британскому Томми [24]: – Ха! Слышь, Тодзе [25], берегись, мы везем тебе ведьму! Чертовка с островов наведет на тя порчу! Наша личная Кровавая Графиня!

Теперь, во дворце Опиумного Хана, Флагшток прикидывает, как именно их операция может пойти не по плану.

– Лан, – твердо произносит он. – Авось, обойдется.

Джеймс Банистер, капитан второго ранга Королевского военно-морского флота, в одной руке держа неизвестный заморский фрукт, а в другой – ложечку слоновой кости, вонзает последнюю в первый и размышляет, что настоящий секретный агент давно бы покончил с этой историей, воткнув оную ложечку в куполообразный лоб Сим Сим Цяня. Увы, устроить ложечное побоище куда труднее, чем это изображают в «Мальчуковых комиксах», а Опиумный Хан широко известен своим умением постоять за себя. Опять же, в зале наверняка присутствуют незримые хитро размещенные лучники, которые почти наверняка положат своевременный конец любой попытке причинить их хозяину мало-мальски серьезный вред.

Своей текстурой заморский фрукт напоминает вареную рыбу, а во вкусе присутствуют нотки манго, имбиря и соли. Опиумный Хан называет его огненной грушей. По всей видимости, произрастает она только на берегах великой реки Аддэ, несущей свои воды в дельту Дакки.

– В непросвещенные времена народ считал, что это – икринки гигантского сома, – рассказывает Сим Сим Цянь. – Согласно поверью в плодах, приготовленных особенным образом, содержится Эликсир Божественного Бессмертия. А сушеные цветы ценились как мощный… афродизиак.

При этом слове Джеймс Банистер моментально настораживается и бросает взгляд на Сим Сим Цяня. Смотрю, ты знаешь толк в театре, не так ли?

– Плоды совершенно безвредны, уверяю вас, капитан. На пути от реки до моего стола их пробует множество людей, каждому из которых даны строгие указания.

О да, мрачно думает Эди, скрываясь за усами Джеймса Банистера, уверена, так и есть. Внутри расплывается приятное зудящее тепло. Фрукт либо частично ферментирован, либо пропитан – в лучшем случае – самогоном. Одна короткая, но надолго запомнившаяся неделя обучения у Абеля Джасмина была посвящена изучению амфетаминов и малоизвестных ядов с обязательной проверкой их действия на себе. Эди помнит характерный гул в молярах и как нестерпимо хотелось орать на всю округу свое имя и быть объектом всеобщего поклонения. Что ж.

Джеймс Банистер демонстративно прожевывает и глотает последний кусочек огненной груши. На тарелке остается лишь пустая оболочка.

– Какой ядреный аромат, – без особого восторга бормочет он. – Здесь так жарко от газовых ламп?

Опиумный Хан делает жест рукой, и расторопные прислужники уносят со стола остатки фруктового пира.

– Боюсь, капитан, дело в климате. Газ у нас для освещения и, быть может, для экспорта в… дружественные страны. На данный момент мы не знаем, есть ли в недрах Аддэ-Сиккима большие залежи нефти, но это вполне вероятно. Само собой…

Закончить он не успевает: в дальнем конце зала раздается шум, на месте резчика появляется двойное кресло, похожее на трон или кушетку, и прислужники начинают спешно раскладывать приборы и подушки под многократно повторяющийся трубный рев. Где-то вдали гремит гонг.

– Вам выпала большая честь, – произносит Сим Сим Цянь слегка взволнованным голосом. – Великая красавица, всеобщая любимица и роза Аддэ-Сиккима, моя мать, решила почтить нас своим присутствием. Добрый вечер, матушка.

Он вскакивает и стремительно подходит к паланкину, который вносят в зал два широкоплечих мужа. Наклонившись, церемонно целует крошечный ворох пышных оборок, и тот раскрывается, являя взору мертвенно-бледную, словно заиндевевшую старушку – должно быть, автора того самого письма, вдову по прозвищу Шалая Кэтти. Она предостерегающе вскидывает руку и отворачивается.

– Мы в ссоре, – спокойно поясняет Опиумный Хан. – Не буду утомлять вас семейными дрязгами, они представляют интерес разве что для историков.

– Убийца, – безучастно отвечает старушка.

– Что за чепуха, мама, – равнодушно произносит Сим Сим Цянь. – Не будь так жестока.

Шалая Кэтти очень невелика, и кресло проглатывает ее целиком. Неграциозно плюхнувшись на подушки, она почти полностью в них исчезает.

– Враждебность матушки объясняется тем, что психиатры называют смещенной агрессией, – вещает Сим Сим Цянь, усаживаясь на место. – Она считает, что я не выполнил долга – не сумел произвести на свет наследника, – и приписывает свое недовольство ложному воспоминанию из далекого прошлого, где оно помогает ей смягчить вину выжившего. Человеческий ум так изворотлив!

– О, я тоже этого не одобряю, – отзывается Джеймс Банистер. – Все эти глупости Фрейда и прочей шушеры – не пользы ради, а