Не надо пофигизма - Андрей Курпатов

– Получается, что так… – растерянно констатировала моя собеседница, и тут у неё случился инсайт. – Да, я постоянно думаю о том, что поступила неправильно, когда пошла коротким путём! Я себя ужасно ругаю за это! Это же чувство вины, вы совершенно правы!

После того как чувство вины вынуто на свет сознания, я всегда задаю человеку, пострадавшему от преступников, одни и те же вопросы.

• «Могли ли вы знать, что это случится с вами именно в этот день и при таких обстоятельствах?»

• «Могли ли преступники, напавшие на вас, сделать это как-то иначе? Были ли бы вы застрахованы и на этот случай?»

• «Кто всё-таки виноват в том, что он напал на вас, воспользовался вашей уязвимостью, вашим доверием, вашим хорошим отношением к другим людям – вы или нападавший?»

Все, кто уже пострадал от рук преступников, и все, кто ещё может пострадать (а это любой из нас), должны усвоить раз и навсегда: есть лишь один виновник преступления – и это преступник.

Ты можешь идти по улице голый, с отсутствующим сознанием и с открытой сумкой, набитой деньгами. Можешь держать нараспашку дверь своей квартиры. Можешь оставить ключ в замке зажигания и отправиться в неизвестном направлении. Ничто из этого не даёт другому человеку права воспользоваться тобой или твоей собственностью.

Но как же бороться с подобными страхами? Мы прежде всего должны осознать этот парадокс: страх существует ровно до тех пор, пока у человека есть надежда на то, что ты способен уберечься от всех несчастий. В момент, когда ты понимаешь, что застраховаться на любой случай невозможно, страх исчезает.

Ведь что такое страх? Это что-то вроде эмоциональной инструкции на тему, как спасаться: что-то взорвалось, и мы уже бежим. Куда бежим? Зачем бежим? В правильном ли направлении бежим? Это науке неизвестно. Нас просто страх проинструктировал – бежим, и баста! Когда ты понимаешь, что спасение призрачно и бежать некуда, то бояться перестаёшь.

Когда паника улеглась, наступает момент, когда ты можешь проанализировать ситуацию и принять максимально правильное решение.

Не факт, что оно нас застрахует от всех возможных неприятностей, но когда мы думаем: «Что я могу сделать, чтобы с максимальной вероятностью минимизировать возможность несчастья?» – уровень твоей безопасности, безусловно, возрастает.

Важно, иными словами, определять список действий, которые, вероятно, будут полезны для обеспечения твоей безопасности, и, не перегибая палку, следовать ему.

Впрочем, это возможно только в том случае, если мы перестаём театрально преувеличивать угрозу. Человек боится застрять в лифте всякий раз, когда он в нём оказывается. Но лифты не застревают так часто, уж точно не каждый раз! И нападения во дворе происходят значительно реже, чем человек этого ждёт.

И если я не прав, то сколько маньяков гналось за вами в последнюю неделю?

Вот он ходит пешком, а не ездит на лифте, и поэтому вся его жизнь в шоколаде. Или вот он возвращается домой исключительно до девяти вечера, и поэтому на него последние полгода не нападали. Хотя на самом деле неприятность не произошла просто потому, что реальные угрозы были многократно преувеличены.

Страх человека, который и в самом деле с глазу на глаз встречался со смертью – на войне, пережив насилие, сопряжённое с угрозой для жизни, тяжелейшую катастрофу, болезнь, которая поставила его на грань жизни и смерти, – и справился этой болью, – страх особый.

Все эти люди испытывают вовсе не такой страх смерти, как обычно о нём думают те, кто не оказывался в подобных экстремальных ситуациях.

В нём, как это ни парадоксально, очень много жизни. Это даже скорее не опыт умирания, а опыт воскрешения, спасения жизни – именно это ощущение самое сильное. Некое заострение ощущения жизни: «Жив! Живу!»

Да и по собственному опыту я могу сказать то же самое.

Я сейчас сказал «опыт умирания», но это не совсем правильно. Мы не знаем и никогда не узнаем, что такое «быть мёртвым», «умирать». Один раз, возможно, и узнаем, что такое «умирать», но даже в этом единственном и последнем случае вряд ли поймём, что это оно, а если и поймём, то уж точно никому не расскажем.

Мы можем только строить догадки, и до тех пор, пока мы не умерли, наш «опыт умирания» – скорее, некая фантазия, гипотеза.

Даже люди, пережившие клиническую смерть, а мне приходилось не раз беседовать с ними, не предлагают ничего «внятного», они не могут рассказать, как это – «быть мёртвым», «умереть». Ну, какие-то переживания, но не смерть.