Четвёртая четверть - Инна Тронина

— Да. За неделю до того, как мы должны были летать в Москву, захворала Отонька. Боль в животе, температура, понос. Под конец — с кровью. Она так кричала, что я чуть не сошла с ума. Всё-таки Турция, может всякая болезнь прицепиться. Я не знала, что делать, как её лечить. Лишь бы жива осталась, а о другом я и не мечтала… Сейчас мне собственное поведение кажется диким. А тогда Альбика, старшая жена, приказала мне молиться Аллаху о милости и выздоровлении ребёнка. Я так и сделала, но лучше Отоньке не становилось. У неё уже начались судороги, пошла неукротимая рвота. Когда приехал доктор, она потеряла сознание. Я г8отова была умереть сама, лишь бы спасти ребёнка. Врачи предположили наличие бактериальной дизентерии, а в таком случае возможен любой исход. На виллу приехала целая медицинская бригада. Стали делать уколы, антибиотики. Ещё что-то вводили. Я была, как в страшном сне. Мы с Альбикой стояли рядом на коленях и кланялись, кланялись, не переставая. Потом старшая жена сказала, что я, наверное, чем-то прогневала Аллаха, раз Он глух к моим мольбам…

— Ничего себе! — Никаких других слов шеф не нашёл.

— И я вспомнила. Впервые после того, как побывала тогда у Горбовского. Альбика ушла, а я этого и не заметила. Только прислушивалась, плачет доченька, или уже нет. Андрей, ты себе не представляешь, что я тогда пережила, какие обещания давала!.. Какие сулила жертвы! Потом приехал из Стамбула Руслан. Вызвал меня с женской половины и спросил, каким образом я согрешила. Альбика ему всё рассказала. И добавил, что только мое чистосердечное признание, раскаяние могут спасти малышку.

— И ты призналась?

— А что мне было делать? Какая мать выдержала бы всё это? Я попросила не судить меня строго, и всё рассказала. Добавила и то, что речь шла о твоей свободе и жизни. Хорошо, что мы были одни. Кроме Падчаха, ужасного признания никто не слышал. Руслан сразу же объявил мне о предстоящем разводе. И о том, что Оту оставит у себя в доме. Положенную по брачному контракту долю я получу в любом случае, но отныне между нами всё кончено. Самое главное, как только я призналась Падчаху в своём проступке, и он объявил решение, в саду появилась Альбика. Она крикнула, что девочке лучше. Она перестала плакать и заснула.

— Невероятно! — воскликнул Озирский. — Отка поправилась?

— Она ещё слабенькая, конечно, но опасности для жизни уже нет. Температура упала через несколько часов после того, как я призналась. И больше не поднялась. Всё так и было, Андрей, я не преувеличиваю. Если бы я начала изворачиваться, могла бы доченьку потерять. У неё уже глазки закатывались. Доктор, который вообще ничего не знал, сказал, что это — чудо! Он ожидал другого исхода. Ну, ты понимаешь…

— Может быть, лечение сыграло свою роль? — предположил Озирский.

— Не знаю. Только без признания, без раскаяния было не обойтись. Когда я улетала, прощалась с Отонькой, она уже улыбалась. И я знала — дочка будет жить. Конечно, она быстро уставала, всё время хотела спать. Но это же понятно… И я подумала — пусть она называет матерью Альбику, если я того не достойна. Теперь ей нужно будет долго наблюдаться у доктора.

— Значит, тебе карантин надо выдерживать, — неожиданно сказал Озирский. — Ладно, что Андрейка пропал, а то заразила бы мне его за милую душу! А что касается Отки… Южная страна, экзотически микроорганизмы. Наверное, накормили её чем-то неподходящим. Или вода недостаточно очищена. Впрочем, когда умирает дочь, матери не до подобных размышлений…

Андрей снял пиджак, жилетку, отколол от галстука булавку с зелёным янтарём. Из манжет вытащил такие же запонки, отстегнул часы «Ролекс».

— Иди спать, Оксана. Постели себе сама. Где бельё лежит, ты знаешь. И диванчик там удобный. Мы с тобой обо всём договорились. Попробую увидеться с Падчахом, хотя ничего не гарантирую. Да, ещё! Если будешь на Звенигородке искать Андрейкины «прыгунки», то я их снял и положил в чулан. Сынуля весь в меня — обожает тренажёры. Ладно, иди, спи. Если станет тошно, прими снотворное. У нас завтра тяжёлый день. Потом, помимо маньяков, будем заниматься сбежавшим Матвиенко. Конечно, упустили целые сутки. И он, наверное, успел уйти. До украинской границы не так уж далеко. В России он, конечно, не задержался. А с «незалэжной» его достать — проблема из проблем. Не верю я в то, что с младенцем он расправился. Бросил где-нибудь. Только почему нет никаких известий?…

Я сидела за кофейным столиком, уставленным чашками. Озирский собрал их на поднос, поставил в мойку.

— Да не Божья кара болезнь Октябрины, — сказал он, подставляя чашки под кран. — Не думай об этом. Обыкновенная зараза, от которой никто не застрахован. Не может быть Аллах столь мелочен. Спи.

— Спокойной ночи.

Я почувствовала некоторое облегчение. Но плакать мне хотелось и тогда, и после.

Девятнадцатого апреля день был действительно тяжёлый — пасмурный, свинцово-жаркий, не весенний. Будто бы вне времён года. Другого такого я не припомню. В полдень на Николо-Архангельском кладбище похоронили Липку. Без отпевания, хоть на теле и был обнаружен крест. Озирский вновь приглашал меня заночевать в агентстве, но я отказалась.

На Звенигородке были поминки. В конце я попросила оставить меня одну, пообещав Андрею не делать глупостей. Закрывшись в кладовке, я нашла «прыгунки» — подарок Озирского сыну. И долго ревела, прижав к груди детский тренажёр. Вспоминала, как веселился Андрейка, подскакивая, словно кузнечик, в дверном приёме. И хохотал он до упаду. Племянник крепко спал после таких тренировок, охотно ел. И Липка не знала с малышом никаких забот.

Где ты теперь, птенчик мой? Только отзовись, найдись, и тётя Ксана никому тебя не отдаст. Она вырастит тебя, и Отку тоже. Падчах не может быть таким жестоким. Он благородный, умный человек. И я его бесконечно люблю.

Всю ночь на двадцатое апреля я не спала. А утром стала прибираться в квартире, от которой уже успела отвыкнуть, и за Липкиной тахтой нашла школьную тетрадку. Раскрыла её и узнала, что сестрёнка, оказывается, вела дневник.

— Осторожно, двери закрываются! — ворвался в моё сознание женский голос из динамика. — Следующая станция — «Алтуфьевская»!

Я еле успела выскочить из вагона на станции «Бибирево». Подождала, пока поезд уйдёт на конечную. Потом достала зеркальце и расчёску, поправила волосы. Наверное, зря прихорашивалась. Ведь придётся ещё давиться в транспорте, или идти под жарким солнцем, навстречу ветру. Нет, автобус я ждать не стану, лучше прогуляюсь. Весна, погожий денёк. Да и хмель из мозгов полезно выветрить.

Глазея по сторонам, я тащилась мимо киосков с бельём и колготками. Думала о том, что долго не придётся делать такие покупки. Изделия, привезённые мною из Турции, могут украсить любую выставку-продажу. Сразу после нашей с Падчахом свадьбы я гоняла «мерс» по Стамбулу, останавливая его около дорогих магазинов. «Челноки» туда и носа не совали.

Не забывала я и Липку. При каждом удобном случае снабжала её бельём для сна, после сна, дообеденным и послеобеденным. Подробно объясняла, что и когда нужно надевать, чтобы не попасть впросак.