Четвёртая четверть - Инна Тронина

Когда в последний раз гостила в Донбассе, ещё в девяностом, Колька показывал своё птичье хозяйство на чердаке. Он махал шестом с привязанным к его концу флажком. От него я и узнала, что в Москве на подоконниках гадят скалистые голуби, а есть ещё много разных пород.

Микола особенно любил турманов: чёрно-пегих, красно-пегих, серых московских. Он за бешеные деньги тогда купил белого русского бородуна. Эту старинную породу вывели ещё в восемнадцатом веке для графа Орлова. На Галину Петровну, Миколкину мать, это не произвело никакого впечатления. Она не выдрала сына лишь потому, что ему уже было пятнадцать лет. Правда, неделю с ним не разговаривала.

Микола наказания не заметил, он помешался на бородуне. Кроме него, никого не видел. Часами мог рассказывать про «божьих птах», как часто называл голубей. Без него я никогда не узнала бы, что есть Бакинские бойные голуби и бухарские барабанщики. Воркование последних, объяснил Колька, напоминает барабанный бой.

Где же теперь все его подопечные — курчавые, чубатые, с мохнатыми ножками? Ненормальная я баба! Человек родную сестру убил, племянника похитил, а я о голубочках его печалюсь…

Но ведь и я не безгрешна. Та Оксанка, что лазала на голубятню по приставной лестнице, не подозревала, что убьёт пятерых. Что пойдёт по заданию руководства на позор и на смерть. И душа её зачерствеет, как хлеб — когда-то горячий и мягкий.

Колька никогда не был особенно ревнивым. Может быть, он скрывал истинные чувства. Гасил пожар страстей? Пытался, глядя на голубей, очиститься душой? Не знаю. Каждого голубя Колька выхаживал, если тот заболевал. Когда любимого «спортивного» сожрал сокол, Колька буквально по земле катался. Я боялась, что он свихнётся.

Все мы за последнее время осатанели, стали жестокими, возбудимыми, нетерпимыми, не умеющими прощать. И жизнь человеческая для нас — тьфу, дешёвка. Если затронуты личные интересы, амбиции, или ущемлено самолюбие — бей!

Колька сделал мне предложение на крыше голубятни. Сказал, что я разделяю его интересы, и потому смеяться не стану. При Липке он про голубей не вспоминал. Наверное, разорился на кормах. Там же много чего нужно покупать — зерно, просо, семечки, горох, кукурузу, ещё что-то. Конечно, на мать он птиц не оставил, когда уехал работать в Москву. Наверное, распродал их по дешёвке или подарил кому-то.

И стоит теперь его голубятня пустая. А вернётся ли Колька в Донбасс? Жив ли он сейчас? Может, потому я так спокойно о нём вспоминаю, что мы с ним оба должны отбывать срок. И не мне его судить. Не мне — это точно.

— Послушай, может, надумала брать товар?

Уже знакомый парень дёрнул меня за рукав. И я испуганно заморгала.

— Тут недалеко, парочку остановок к МКАД проехать. Я с собой всё-то не ношу, только «солому»…

— Сказала уже, кажется!..

Я выдернула руку и вошла к метро, потому что опаздывала. Мало того, что я самовольно поехала на кладбище, потеряла там два часа, так ещё и напилась, как свинья! Не хватало, чтобы меня с этим типом увидели. Ещё подумают, что — его клиентка! Если не повезёт, но и арестовать могут. Оно мне надо?

Лишь бы в метро не заметили, что я с бодуна. Мне отсюда с Бескудниково пилить и пилить. Ладно, Андрею всё можно объяснить, он поймёт. Как тут не напиться? Да и бабушка Логиневской скорее поверит, что я — подружка Наташи. Никто другой пьяным к ней не придёт…

Я чуть не налетела на книжный лоток, потом — на стенд с газетами. И поняла, что дошла до кондиции. Свою роль, впрочем, я помнила прекрасно. Лишь бы только эта бабушка оказалась дома.

Рассекая толпу, я направилась к входу в метро. Между прочим, вспомнила, что в сумке у меня лежит школьная тетрадка — Липкин дневник. Бедной девчонке не с кем было поделиться наболевшим. Ребёнок грудной, мужикам всё время некогда. А сестра застряла в Турции, плюнула на неё. И семью не сохранила, дура, и Липку не сберегла…

Странно, но я не удивлялась тому обстоятельству, что снова еду в московском метро. Год, даже больше, прожила в Турции — в Стамбуле и на морском побережье. Если требовалось куда-то ехать, звала шофёра с «мерседесом». Та жизнь словно приснилась, и я не ощущала сердечной боли при мысли о роскошном доме, не сожалела об утраченных возможностях. Я так и не приучилась командовать слугами, услаждать себя восточной негой.

Турция словно привиделась и растаяла с первыми лучами весеннего солнца. Если бы не нелепый разрыв с мужем и не разлука с дочерью, я была бы совершенно спокойна. Первое потрясение после гибели Липки прошло. Теперь я ощущала только светлую, тихую печаль. Брела по платформе навстречу выходящему из депо метропоезду, будто на заклание — обречённо, покорно, не пытаясь возмущаться или противиться.

Нам с Андреем есть, о чём поговорить на досуге. Он ведь тоже потерял жену и детей. Глядя на рекламу часового магазина «Рубин ЮСМА», висевшую в вагоне, я вспоминала, сколько этот человек сделал для нас. И покойная Франсуаза — тоже. За что тёща так обозлилась на Озирского? Запретила видеться с детьми, посещать могилу жены на острове… Наверное, всегда была недовольна, что он из России. А тут ещё такое произошло с единственной дочерью! Но причём здесь Андрей? Этот камень мог упасть и на него самого, и на кого угодно…

Шеф посоветовал мне спасаться работой. Сказал, что только она одна сможет если не полностью залечить душевные раны, то хоть немного приглушить боль. Теперь я одна, и Андрей один. В третий раз он лишился жены. И клянётся, что никогда больше ни с кем не распишется. Может, нам с ним сойтись? Пока об этом нет и речи. Но кто знает, что будет потом? Ведь нужна же ему женщина — молодой мужик, темпераментный.

— Мне больше и делать нечего, кроме как маньяков ловить. Хуже не будет, — согласилась я. — Ставь задачу.

— Вот и мне ничего другого не остаётся, — подтвердил Озирский. — Спасибо тебе, Ксюха! — Он пожал мою руку и сел обратно в кресло. — А теперь слушай…

Я собиралась в метро читать Липкин дневник, но сидела неподвижно, смотрела на рекламу часов. Думала, куда мог подеваться Колька Матвиенко. Ничуть не удивилась бы, узнав о его самоубийстве. Вряд ли он сможет спокойно жить, когда придёт в себя и поймёт, что натворил.

Но на убийство Андрейки Колька ни за что не решится. Значит, оставит ребёнка в людном месте, чтобы его вернули домой. Зачем унёс Андрейку из дома? Наверное, не понимал, что делает. Или боялся, что соседи услышат плач, захотят узнать, что творится в квартире? Лучше всего на этот вопрос ответил бы сам Николай. Так найди его теперь! Возможно, и в живых-то нет горе-убийцы…

Озирский просматривает все сводки о младенцах, найденных в Москве после четырнадцатого апреля. Несколько раз даже выезжал в больницы, в отделы милиции, когда обнаруживался мальчик примерно восьми-девяти месяцев. Озирский не ленился и лично осматривал каждого. Даже мотался в Тулу, в Рязань, Владимир, Калугу и Смоленск. Сегодня утром он уехал в Ярославль. Напоследок оставил Тверь, хоть там давно уже не находили подброшенных детей такого возраста. В основном были мёртвые, новорождённые.