Четвёртая четверть - Инна Тронина

Вчера Андрей вернулся из Питера, где посещал приют «Маленькая мама». Туда тоже подкинули младенца мужского пола. Там проживают такие же мамаши, как Липка. Надо было её туда поместить. За этими девчонками глаз да глаз нужен, раз сподобились так рано родить…

В московский офис агентства Озирского то и дело приходили нищие, которые якобы видели Миколу с Андрейкой. Их грязные, шумные отпрыски бегали по кабинетам. Шеф, только что приехавший на джипе из Смоленска, одновременно брился, пил кофе и выслушивал доклады. Швейцарские паласы после их ухода приходилось пылесосить с шампунем.

Одна из попрошаек сказала, что запомнила бедно одетого парня с ребёнком на руках. Младенец был в богатом конверте, на подстёжке. Парень плакал, никого не стесняясь, вытирал глаза кулаком. Было это вечером, уже после восьми. Точно она не помнит, потому что часов не было. По фотографии уверенно опознала Миколу Матвиенко, а также Андрейку. Было это на Курской-радиальной.

Выслушав тётку, Озирский сунул ей пятьдесят тысяч одной бумажкой и выпроводил вон. Судя по тому, что Миколу потом видели у Трёх вокзалов, с Курской он не уехал. Ветеран Чернобыля, который давным-давно искал справедливости в Москве и жил на вокзалах, видел Миколу с Андрейкой на Ярославском. Там парень якобы жевал гамбургер, записал его колой, а ребёнка поил кефиром. Ничего подозрительно в поведении Миколы никто не заметил. Ребёнок, вроде, хныкал, но с кем не бывает? Все эти показания ветеран Чернобыля перемешал проклятием в адрес чиновников из приёмной Президента.

— У меня есть сведения, что похожий парень покупал на Ленинградском вокзале билет до Твери, — сообщил мне Андрей. — Это было в девять часов вечера. Хитёр бобёр, не ожидал от него такого. Думал, что на Киевский двинет, или на Курский. Так что, скорее всего, нужно проверять все станции по этой ветке…

Я уже пересела на линию, ведущую к конечной станции «Алтуфьево». Поезд сейчас только что отошёл от «Петровско-Разумовской». Водка сделала своё дело, и я почти спала, развалившись на сидении. Толстый дядька рядом со мной пытался уменьшить свои объёмы, не желая препираться с пьяной девицей.

Ярославское направление проверили, и никого не нашли. Теперь осталось прошерстить Санкт-Петербургское. При подъезде к станции «Владыкино» я окончательно разомлела, и мне приснились волны Чёрного моря. Они были мутные, как зелёные щи, с гребешками и стебельками тины. Я сидела на берегу, на камне, и плакала.

В тот день Падчах позвал двух мужчин. Я раньше видела их в гостях у мужа. Они приезжали по пятницам. Видимо, это были какие-то его родственники. В их присутствии Падчах трижды произнёс одно слово — «таляк»*. Таким образом, произошёл наш развод. И я сразу же пошла собирать вещи.

Багаж у меня получился внушительный. В аэропорт его везли на двух машинах. Чемоданы до сих пор лежат на таможне. Драгоценности все тоже там. На мне только те, что были в момент отъезда. Руслан объявил мне, что, по Корану, лишь взрослые дети безоговорочно остаются с отцом. Маленьких может взять жена. Но разве я хочу, чтобы Ота потеряла право на весьма неплохие деньги?

— Наследство делится следующим образом, — объяснил бывший муж. — Сыну — долю, подобную доле двух дочерей…

Хоть Алхаст получит вдвое больше, чем две маленькие дочери Падчаха от других жён и моя Октябрина, сумма всё равно будет внушительная. Власть мужа не распространяется на имущество жены. Я вернулась из Турции зажиточной, по московским меркам, дамой. У меня есть даже автомобиль «ауди», но он пока не растаможен.

Но я вынуждена была признаться себе, что и автомобиль, и золото мне ни к чему. Лишь бы Октябрина дремала сейчас у меня на руках, прильнув головкой к плечу! Она — непоседа, лазает везде, хватает любую вещь, пробует на вкус. А уж потом пытается найти её какое-то иное применение.

Платья и украшения не любит. Обожает шорты, джинсы, майки, водолазки. Волосы у Оты чёрные, блестящие, стрижка короткая — почти как у мальчишки. И полный рот зубов. Она любит скалиться. Пугает так — словно хочет укусить. Но самое лучшее в ней — карие глаза с очень длинными ресницами. Уже сейчас дочка умеет смотреть по-разному — и загадочно, и сердито…

Тогда, вечером, мы долго говорили с Озирским в офисе на Каширке. Он спрашивал, почему всё так произошло с Падчахом. Выслушав мою горькую исповедь, шеф заявил, что я зря такой ценой выгораживала его перед генералом Горбовским после покушения на генерала Ронина. Но, если уж так случилось, нельзя было говорить об этом Падчаху.

Тогда, прошлой осенью, Андрей был арестован по обвинению в покушении на милицейского генерала Антона Ронина. Саша Николаев, мой давний друг, от которого я не ожидала подвоха, пригласил меня на Литейный. Генерал Захар Горбовский якобы хотел кое-что уточнить. Я согласилась встретиться с ним, думая, что помогу этим Андрею. Готова была мчаться не то что в Питер, а хоть на край света. И доказывать, что Андрей — не террорист, не киллер, и сам тогда уцелел лишь чудом.

Николаев встретил меня на вокзале. Помню, что шёл проливной дождь. В лужах плавали жёлтые листья. Я помнила, что Озирский говорил мне раньше о Ронине. Да, хотел расправиться с ним, свести счёты за октябрь девяносто третьего. И просил меня помочь ему в этом деликатном деле.

Я отказалась, уехала во Владивосток для «погружения» в банду Никиты Ковьяра. И мне казалось, что всё уже в прошлом. Машина Ронина действительно взорвалась, но мы с Андреем отношения к этому не имели. И уж никогда бы я не подумала, что Николаев попросит меня дать показания против Озирского, нашего общего шефа.

— Мы с Сашей приехали в Главк одиннадцатого октября, — говорила я Андрею. — Я сама его торопила. Думала, что мои показания помогут тебе. А оказалось, что Николаев хотел тебя утопить…

Мы с шефом пили кофе в офисе, на Каширке. Там было пусто — только у дверей дежурил полусонный охранник.

— Я не хотела рассказывать тебе ту историю. И это было легко — мы ведь подолгу не виделись, — пояснила я. — Ты очень расстроился? Ведь разобрались же и освободили. Правда, всё это время я считала, что в таком исходе есть и моя заслуга. Пусть маленькая, но есть.

— Мне Сысоич в лицах передал тот допрос, — сообщил шеф, затягиваясь сигаретой. — Так что я давно всё знал. Конечно, генерал мог о чём-то и умолчать. Только не понимаю, почему ты об этом вспомнила? Я ведь спрашивал о причине развода с Падчахом. Это между собой как-то связано?

— Напрямую, — ответила я. шеф даже вздрогнул.

— Каким образом? — Он сделал свои огромные глаза её больше.

— Захар Сысоевич сомневался в твоих дурных намерениях относительно Ронина. Я это заметила. Он к тебе прекрасно относился. Переживал, всё время тёр сердце. И глаза у него такие несчастные были. Как будто он мысленно просил сказать что-то хорошее о тебе…

— Горбовского той же ночью увезли в госпиталь с обширным инфарктом. И с трудом спасли, — подтвердил Андрей. — Теперь-то всё нормально. Полгода прошло, особых осложнений нет. Сысоич вышел на работу, так что тут всё о’кей. Так почему же допрос послужил причиной вашего развода? Какое отношение к этому делу имел Падчах?