Три заповеди Люцифера - Александр Овчаренко

Во время одного такого приступа, не в силах больше противиться тайным желаниям, я накинул на плечи плащ, натянул на самые глаза шляпу, и пошёл бродить по вечернему городу. Я не пошёл на наполненный светом и праздным гомоном Невский проспект, меня тянуло в тёмные, пугающие неизвестностью дворы Лиговки. Не знаю почему, но разбойничий люд, которым так богата ночная Лиговка, меня не трогал. Я видел, как появившись из тьмы двое фартовых молодчиков, не сговариваясь, пропустили меня, но напали на идущего в полусотне шагов за мной подвыпившего господина. Я видел, как блеснул в лунном свете клинок финского ножа и как несчастный вскрикнув, повалился прямо в лужу. Видел, как душегубы обшаривали карманы покойного, в то время когда душа его, отделившись от мёртвой плоти, белёсым мотылём беззвучно отлетела ввысь, где и растворилась среди лунного света. Глядя на это непотребное действо, я вдруг почувствовал, как мне стало легче. Видимо, что-то подобное чувствует пьяница, когда, мучаясь с перепоя, неожиданно получает рюмку водки на опохмел христианской души. Я вдруг понял, что сегодня, что бы ни случилось, но я не вернусь домой, пока не заслужу расположение Тёмного Господина, поэтому когда ко мне из тёмной подворотни подошла пьяная женщина и предложила за целковый свою тринадцатилетнюю дочь, я, не колеблясь ни минуты, согласился.

Женщине было на вид лет сорок, и на её испитом лице сохранились следы былой красоты. За мгновенье до того, как она увлекла меня в подворотню, в свете газового фонаря я рассмотрел её глаза: в них не было души. Похоть и пьянство не оставили от божественного дара ничего. Они в труху источили её душу и тело, подобно тому, как точит моль старую душегрейку.

В темноте знаменитых питерских дворов-колодцев никто не напал на меня, не ударил по затылку кастетом и не сунул мне нож под рёбра. По-видимому, мой Тёмный Ангел хранил меня, распустив надо мной свои чёрные крылья, и я благополучно вошёл в душную, жарко натопленную комнату. Услышав звук открывающейся двери, из-за ситцевого полога, которым была перегорожена комната, вышла высокая худая девочка, одетая в длиннополую ночную рубашку. Глаза её были печальны, а пальцы нервно теребили кончик русой косы.

— Смотри Марьяна, какого я тебе красавца привела, — дохнув перегаром, радостно выкрикнула мать. — А Вы, господин, не смотрите, что Марьянка худая, худые, они до любви особо охочие. Да не стой ты без дела, верста коломенская, покажи господину товар! — прикрикнула женщина, после чего сама сдёрнула через голову дочери рубашку.

Девочка, оставшись нагишом, устыдилась и попыталась прикрыться ладошками.

— Не смей! — прикрикнула пьяная мать и ударила дочь по рукам.

Я смотрел на трогательные неразвитые бугорки грудей, плоский девичий животик, узкие бёдра, и чувствовал, как у меня во рту с каждой секундой усиливается металлический привкус.

— Ну так как, господин хороший, нравится девочка? — наседала сводня. — По глазам вижу, что нравится. Да и кто же от такой младости откажется? Не девочка — чистый сахар! Во всей Лиговке лучше нет. А если нравится, то извольте расплатиться вперёд, у нас такой порядок.

— Холодно мне! — осипшим голосом и лязгая зубами с трудом произнёс я. Меня действительно била нервная дрожь.

— Да это не беда! — почему-то обрадовалась женщина. — Марьяна Вас сейчас и согреет. И постелька уже разобрана. Целковый извольте!

Женщина торопилась, ей хотелось немедленно обменять полученные деньги на водку, поэтому она тоже нервничала.

— Холодно мне! — повторил я. — Хочу, чтобы вы обе меня согрели, — решительно добавил я и сунул руку в карман.

Женщина растерянно поглядела на дочь, потом на меня, потом зачем-то на свои руки.

— За ваши деньги любой каприз, господин хороший! Только это дороже стоить будет.

Я молча вытащил из кармана первую попавшуюся в пальцы купюру. Это была десятирублёвая ассигнация.

— Надеюсь, этого хватит?

От удивления женщина вытаращила глаза. Для пьяницы это было целое состояние.

— Да не извольте беспокоиться! — затараторила она, зажав деньги в кулаке. — Всё сделаем в лучшем виде! Марьянка, чего клиента томишь? А ну, марш в постель! Да за такие деньги, господин хороший, если пожелаете, я Анфиску кликну. Она в любовных делах большая затейница, и свальный грех очень даже уважает.

— Не надо боле никого! — повысил я голос, расстёгивая жилет. — Раздевайтесь! Мне и Вас с дочерью хватит.

Пальцы меня не слушались, и всего меня продолжало трясти, как в лихорадке…

Когда загасили лампу, я очутился между двух обнажённых и горячих тел. Женщина повернулась ко мне лицом, а девочка, обхватив меня руками за пояс, прижалась маленькой грудью к моей спине. Наши дыханья и тела переплелись во тьме душной комнаты.

— Я больше не могу сдерживаться, — прошептал я и лёг на женщину сверху. Она покорно развела ноги в стороны и положила холодные ладони мне на ягодицы. Девочка в это время, как затравленный зверёк, поблёскивала из темноты глазками, и не знала, как ей поступить.

… Когда мать перестала сучить ногами и издала предсмертный хрип, девочка приоткрыла от удивления рот и на происходящее продолжала смотреть с каким-то болезненным интересом. Она даже не пыталась спастись, когда я, сотрясаемый приступом сладострастья, потянулся к ней. Марьяна покорно легла на спину, задрала вверх подбородок и вытянула руки вдоль тела.

— Не смотри на меня! — прохрипел я. — Закрой глаза! — и коснулся пальцами её век. В этот момент я ясно увидел, что девочка не хочет жить. Она и раньше думала о смерти, как об избавлении от мук, но знала, что самоубийство — это грех, поэтому не решалась наложить на себя руки. Беспробудное пьянство матери, жестокий разврат, голод и нищета иссушили её юную душу, как ядовитый плющ иссушает и губит молодую лозу. Тело несчастной девочки было до краёв наполнены страданиями и болью, а её измученная душа, подобно маленькой пичуге с перебитым крылом, тщетно пыталась взлететь вверх.

— Я помогу тебе, — прошептал я ей на ухо. — Не бойся, больно не будет.

Она еле заметно кивнула головой, и две слезинки из-под закрытых век скатились по её щекам.

В эту памятную ночь я впервые за много дней заснул спокойно. Словно после укола морфия, я блаженствовал до самого рассвета. Утром, проснувшись среди двух окоченевших женских тел, я вновь почувствовал себя молодым и полным сил. Меня как будто омыли первым весенним дождём и напоили молодым вином. Это было свидетельством того, что мой Тёмный Повелитель милостиво принял от меня очередную жертву. Покидая ночное прибежище, я уже не был человеком с обнажёнными нервами. За ночь мои душевные раны затянулись, а на теле наросла новая кожа. Меня больше ничто не мучило и не раздражало, даже десятирублёвая ассигнация, навсегда зажатая в кулаке мёртвой женщины.

22 часов 55 мин. 16 октября 20** года.

Ближнее Подмосковье, посёлок Белая дача