Умоляй меня - Грейс Дрейвен

— Я связана хуже фаршированного гуся, — заявила она. — Тебе придется помочь мне снять это дурацкое платье. И, пожалуйста, скажи мне, что простыни теплые.

Она засмеялась, когда он втащил ее и захлопнул дверь. Луваен выдохнула его имя, когда он поднял ее на руки и понес, целуя всю дорогу до своей кровати.

Цинния вошла в кухню, указывая пальцем на Луваен:

— Ты лицемерка!

Магда, Кларимонда и Джоан уставились сначала на раскрасневшуюся, разъяренную Циннию, а затем на Луваен, которая продолжала взбивать масло.

— Ну просто замечательно, — пробормотала она, прежде чем перевести взгляд на Магду с молчаливой просьбой.

Кухарка отложила вареное яйцо, которое чистила, и встала из-за стола.

— Пойдемте, девочки, в кладовую. Сегодня вечером у нас будет кэсир [прим. кэсир (цисер, сисер) — яблочная медовуха] с элем, — две женщины последовали за ней через дверь, ведущую в кладовую, оставив сестер вдвоем.

Луваен продолжила сбивать масло, встретив сердитый взгляд сестры.

— И почему же я лицемерка? — она знала ответ. Все, что происходило в последнее время между их с Баллардом комнатами, гарантировало, что Цинния в какой-то момент поймает ее. Она искренне обрадовалась, что сестра узнала об этом.

Цинния скрестила руки на груди.

— Я видела, как ты выходила из солара этим утром. Де Совтер поцеловал тебя перед тем, как ты ушла. На нем не было ни клочка одежды, — ее щеки порозовели. — Да и на тебе было очень мало её.

Луваен пожала плечами и продолжила взбивать масло.

— И что с того?

Глаза Циннии округлились и широко развела руками.

— Что с того? Что с того?! Ты неделями кричала мне, чтобы я вела себя прилично! Никаких поцелуев. Никаких прикосновений. Никаких объятий, — она загибала пальцы, перечисляя ограничения. — Я даже не могу пройти с Гэвином через двор без того, чтобы ты не выследила нас, как лаймер, а ты спишь с его отцом!

Луваен вздрогнула, когда Цинния практически завизжала ей в ухо. Она оставила маслобойку и похлопала по месту рядом с собой на скамейке.

— Сядь.

Рот Циннии сжался в мятежную линию.

— Я не хочу садиться. Я хочу знать, почему ты думаешь, что для тебя просто нормально…

— Сядь. Сейчас же.

Мгновение бунта не могли перебороть всю жизнь послушания. Цинния села.

Луваен потянулась к ее руке, но девушка убрала ее из досягаемости. Она вздохнула и встретила взгляд Циннии с тем, что, как она надеялась, было нейтральным выражением лица.

— У нас уже был разговор на эту тему, но можем снова к нему вернуться, — она знала, что они справятся с этим, даже если бы она никогда не стала любовницей Балларда. — Я могу приковать тебя к своей ноге, привязать к запястью и пришить к своим ботинкам, но все мои усилия не помешают тебе переспать с Гэвином, если ты вобьешь себе это в голову. Ты все ещё девственница?

Цинния сверкнула глазами.

— Да, — прошипела она. — Но дело не во мне.

— О, определенно в тебе. Я вдова. Несправедливо, я знаю, но моя ценность в обществе основана не на моей девственности. Моя ценность, как женщины, связана с имуществом, оставленным мне мужем, и моей способностью рожать детей. Я могу спать с мужчинами, сколько захочу, и так часто, как захочу, если буду осторожна. Ты уже знаешь, в чем твоя ценность.

Цинния вздернула подбородок и нахмурилась:

— Гэвин не рассматривает отношения со мной в таком ключе.

Луваен нахмурилась в ответ.

— И что? Он еще не сделал тебе предложение, не так ли? Пока он этого не сделает, то, что он рассматривает, не имеет значения. Другие будут оценивать по-другому.

Девушка вскочила со скамейки и принялась расхаживать по комнате:

— Ты права. Это несправедливо. Я сообразительна, и меня воспитали с хорошим характером. Я представляю собой нечто большее, чем какая-то глупая девственность.

— Мы все такие, любовь моя, — она снова потянулась к руке Циннии, и на этот раз девушка не отстранилась. Цинния сжала ее пальцы.

— Гэвин женится на мне, — провозгласила она с непоколебимой горячностью затворницы с промытыми мозгами.

Луваен устало вздохнула:

— Я хочу верить, действительно хочу, но твоя вера в него больше моей. Если он не сделает тебе предложение, ты должна выйти из Кетах-Тор целой и невредимой. До тех пор, пока я не услышу, как он скажет тебе свое слово, я буду продолжать притворяться и оставаться лицемеркой.

Они с Циннией уставились друг на друга, пока Цинния с раздражением не рухнула обратно на скамейку, все ее возмущение улетучилось, оставив только недоумение:

— Почему де Совтер?

Луваен замолчала. Ее список очевидных вещей длиной в целую лигу был трудным для выражения. Баллард де Совтер почти во всем был непохож на шутливого Томаса Дуенду. Мрачный, усталый, часто молчаливый, он излучал скрытую силу, которая наполняла любую комнату, что он занимал. Она мало знала о его прошлом, только то, что он был вдовцом и служил маркграфом. Она не удивилась, узнав, что когда-то он правил королевством в королевстве. Даже если бы он не открыл ей последний факт, она бы представила себе его в роли лидера и воина. Луваен уважала эти черты характера, но не испытывала к ним влечения. Спокойный человек, который спас ее семью от разорения, смеялся над ее острыми колкостями, любил своего сына и защищал свое хозяйство: такой человек притягивал ее, как железо к магниту. Она ничего этого Циннии не сказала.

Почему де Совтер?

Она пожала плечами:

— А почему нет?

Цинния моргнула, явно пораженная вопросом.

— Ну он…

— Хороший человек с добрым сердцем, — Луваен ухмыльнулась, когда моргание Циннии сменилось очарованием совиных глаз.

— И ты считаешь его красивым? Даже с его шрамами и когтями? — округлившиеся глаза Циннии и опущенные уголки рта говорили о многом.

— Да, считаю. И даже очень.

Луваен продолжала улыбаться при мысли о том, как огорчится Цинния, если она покажет, насколько ее привлекает Баллард. Он дразнил ее и называл похотливой. И он был прав. Она вожделела его с такой яростью, что практически набрасывалась на него в тот момент, когда они оставались одни, руки проникали в каждое открытое пространство его одежды, пока она обрушивалась с поцелуями на его рот. Он встречал ее энтузиазм с равной страстью, и редко они доходили до его кровати или снимали всю одежду, прежде чем он прижимал ее к стене или растягивал на ковре у огня, оказываясь глубоко внутри нее, а она стонала его имя.