Умоляй меня - Грейс Дрейвен

После этого они собрались перед очагом, и Магда достала небольшое бревно, выструганное из древнего дуба. Она положила кусок дерева на стол, который Эмброуз передвинул к огню. Нож и стопка отбеленных платков, присоединились к бревну. Как самой старшей женщине в комнате, Магде первой выпала честь отдать дань уважения богиням и женщинам-предкам их небольшой группы. Она подняла нож и сделала неглубокий порез в центре ладони. Кровь закапала сквозь ее сжатый кулак на бревно, где оставляла крошечные ручейки на гребнях коры. Она вытерла лезвие и передала его Эмброузу, который сделал то же самое. Остальные последовали его примеру, пока верхушка бревна не заблестела красным в свете свечей.

Магда произнесла свое приветствие низким и почтительным голосом:

— Мы чтим всех Матерей: Сигел покровительницу Солнца, Эрсе покровительницу Земли, Фуллу покровительницу Луны, Хелит покровительницу всех Животных и Нертус покровительницу Плодородия, — она сжала руку во второй раз, и на бревно закапало еще больше крови. — Посвящается Айлин из Фаллахарена, которая родила меня и хорошо воспитала.

Она отступила в сторону, пропуская Эмброуза, за которым последовала Кларимонда. Оба отдали дань уважения Магде, которая с любовью смотрела на своего возлюбленного и свою дочь. Джоан отказалась, когда подошла ее очередь, и осталась там, где стояла, закрыв глаза. Баллард заметил озадаченное выражение лица Луваен. Он прошептал ей на ухо:

— Осиротела в младенчестве. Она никогда не знала свою мать, — сострадание смягчило черты лица Луваен.

Следующей пошла Цинния:

— Нашей матери, Абигейл Халлис, которая пела мне перед сном, вытирала мои слезы и любила меня, — она сжала кулак и слабо улыбнулась Луваен.

Луваен шагнула вперед и позволила нескольким каплям крови упасть на бревно, прежде чем расслабила руку:

— Нашей матери, Абигейл Халлис, которая взяла на воспитание нерожденного ребенка и любила меня, как свою собственную.

Баллард нахмурился, когда Эмброуз напрягся. Его пристальный взгляд метнулся к Балларду, и он стиснул зубы, явно пытаясь не сболтнуть то, что вертелось у него на языке. Луваен продолжила свои поклонения:

— За Гулльвейг, которая дала мне жизнь и умерла за это усилие. Надеюсь, ты мной гордишься.

Колдун выглядел так, словно вспыхнул бы пламенем, если бы промолчал еще немного. Отвлеченный странным поведением Эмброуза, Баллард истек кровью на бревно и благоговел перед своей матерью, а также перед добродушной любовницей своего отца. Если бы он не боялся разбудить разъяренный дух Изабо, он бы тоже поблагодарил ее: она дала ему Гэвина. Гэвин, очевидно, думал так же, как и он. Как и Джоан, он покачал головой и отошел от бревна. На этот раз у Циннии был озадаченный вид. Проницательный взгляд Луваен остановился сначала на Гэвине, а затем на Балларде, молчаливо вопрошая, почему ни один из них не почтил имя Изабо.

По завершению ритуала Магда бросила скользкое от крови полено в огонь. Группа склонилась перед искрящимся, потрескивающим жаром и занялась лечением своих ран, нанесенных самими себе. Эмброуз отвел Балларда в сторону, пока остальные ждали своей очереди, чтобы Магда промыла и перевязала их порезы.

— Ты слышал, что сказала Луваен?

Баллард пожал плечами:

— Да. Какая часть поставила тебя в такое затруднительное положение?

Эмброуз заломил руки и начал расхаживать по комнате:

— Она нерожденная, Баллард. Ее вырезали из чрева ее матери, а не родили.

— И что из этого?

Нерожденные были достаточно необычны, чтобы вызвать разговоры, но не настолько странны, чтобы быть чем-то удивительным. Он был еще меньше удивлен тем, что Луваен выжила. Такая свирепая женщина боролась бы со смертью с того момента, как сделала свой первый вдох. Предостережение по поводу того, что Эмброуз напрасно тратит свое время, зависло у него на губах и исчезло при внезапном воспоминании о последних ядовитых словах Изабо:

«Ему я завещаю свою горечь, свою ярость, свою ненависть. Когда он оставит детство позади, они проявятся. Дикарь, которым ты являешься, вырастит дикаря, которым он станет. Ни одна женщина не полюбит его. Все твои козни, твой обман — привели нас к этому. Ни одна рожденная женщина никогда не полюбит тебя. И сын погубит отца».

— Ни одна рожденная женщина никогда не полюбит меня, — тихо сказал он.

— Да! — Эмброуз украдкой оглянулся через плечо, чтобы посмотреть, заметил ли кто-нибудь еще его волнение. — Луваен Дуенда — такой же ключ к разрушению этого проклятия, как и ее сестра.

Надежда, зародившаяся в груди Балларда, так же внезапно исчезла, оставив на своем месте сокрушительное отчаяние. На его лице, должно быть, отразились какие-то эмоции, потому что торжествующая ухмылка Эмброуза исчезла.

— Что не так?

— Как это может быть хорошей новостью? Мы думали, что любовь Циннии к Гэвину разрушит проклятие. Теперь нам нужны обе сестры, любящие обоих зверей, чтобы сделать это? — его взгляд метнулся к Луваен, элегантной в своем багряном платье.

— Ты трахаешь ее, Баллард, и ей это нравится, — возразил Эмброуз. — Несомненно, она испытывает к тебе некоторую привязанность.

Она и испытывала, в этом он не сомневался. Она также уважала его и восхищалась им. Но любить его? Это было совсем другое, нечто более глубокое, выходящее за рамки простого желания и привязанности. Он знал, что когда придет весна, она вернется домой к своему отцу. Ничто из того, что она сказала или сделала с тех пор, не указывало на то, что она передумает. Если бы она любила его, разве она не попросила бы остаться?

Он покачал головой:

— Ты питаешь ложные надежды, мой друг.

В глазах Эмброуза вспыхнуло раздражение:

— Надежда все еще есть, господин. Ты обязан ради самого себя держаться за надежду. Ты в долгу перед своим сыном, — он отвесил Балларду резкий, раздраженный поклон, прежде чем направиться к Магде за повязкой.

Луваен и Баллард ждали своей очереди на перевязку, а когда Магда закончила и оставила их одних, Баллард повернулся к Луваен и осмотрел ее забинтованную руку.

— Благодаря тебе я выиграл пари с Эмброузом.

— О?

— Да. Он был уверен, что если тебя порезать, то пойдет зеленая кровь. Я не согласился.

Она попыталась, но безуспешно, подавить смех:

— Болтливый, ублюдочный волшебник. Я не знаю, как Магда его терпит, — ее глаза изучали его лицо, и ее легкомыслие исчезло: — Что тебя беспокоит?

Либо он терял талант скрывать свои эмоции, либо она стала более искусной в чтении их по выражению его лица. Он склонился над ее рукой:

— Ничего такого, что нельзя было бы успокоить ночью в твоих объятиях, — сказал он. — Твоя кровать или моя? — он думал, что предложит ей выбор, после ее резких жалоб на его холодную постель.

— Моя слишком узкая для нас обоих. Пообещай мне хороший горячий кирпич или грелку, и ты больше не получишь от меня жалоб, — она сделала паузу. — По крайней мере, по этому поводу.