Русская революция в Австралии и "сети шпионажа" - Юрий Артемов

Будущий перебежчик так описывал свое знакомство с Бялогурским: «Черноволосый, бородатый мужчина. Возраст – между 30 и 40. Он слегка поклонился и сказал по-русски с заметным иностранным акцентом: „Очень рад встрече“»[412].

Перед Бялогурским стоял невысокий, плотный мужчиной с седеющими волосами и круглым лицом. Присмотревшись, поляк дал ему такую оценку:

«Первый вывод был о его полнейшей бесстрастности. На круглом лице Петрова не отражалось не малейшего признака каких-либо чувств или эмоций. Когда он смеялся, это звучало от души, но смех никак не отражался в его глазах. Он смотрел на мир подозрительно и говорил мало. Ходил немного вразвалку, а татуировка якоря у основания его большого пальца на левой руке подтверждала мое впечатление о том, что когда-то в прошлом он был моряком. Я сразу же понял, что за бесстрастной малоподвижностью Петрова скрывается хитрый и живой ум»[413].

Не худшая характеристика для разведчика.

Резидент был доволен, завязав отношения с человеком левых убеждений, имевшим разветвленные связи в иммигрантской среде. Его хирургическую клинику посещали поляки, русские, чехи и выходцы из других восточноевропейских стран. Бялогурскому было многое известно и он мог послужить ценным источником информации. Подкупали «прогрессивные» убеждения врача, усиленно демонстрировавшиеся им симпатии к коммунистическому движению и членство в Совете мира Нового Южного Уэльса. Русского с поляком сближало также то, что оба потеряли родителей. О матери Михаила уже говорилось, а его отец умер в гитлеровском концлагере.

Свои контакты с Бялогурским Петров согласовал с центром. Получив добро на разработку поляка, он присвоил ему кодовое имя «Григорий», не подозревая, что тот работал на австралийскую разведку и у него уже имелся рабочий псевдоним – Diabolo. Бялогурский и впрямь смахивал на дьявола – со жгучей черной бородой, импульсивным и взрывным характером. Ему было ясно, что Петров считает его подходящим «материалом» для вербовки[414]. Это его не пугало, напротив, делало их общение еще более захватывающим.

Петров не ломал голову над тем, зачем Бялогурскому знакомство с советским консулом. Ответ, как ему казалось, лежал на поверхности. Знакомство с дипломатическим представителем СССР должно быть интересным любому прогрессивному человеку, давая возможность получать из первых рук сведения о самой лучшей и свободной стране мира.

Они стали общаться все чаще. Петров вспоминал: «Ни один из моих визитов в Сидней не проходил без того, чтобы я не позвонил ему прямо из аэропорта, заехал к нему домой или не пообедал вместе с ним в ресторане „Адриа“ на Кингз-кросс, который славился отменной континентальной кухней»[415]. Бялогурский оказывал Петрову массу мелких услуг, например, подвозил на своей машине.

Знакомство постепенно переросло в приятельские, почти дружеские отношения. Они перешли на «ты». Стали завсегдатаями сиднейских пивнушек, ресторанов и ночных клубов. Вместе проказничали в квартале красных фонарей.

Трудно было сказать, что их больше сближало – профессиональные задачи или схожесть привычек, жовиальность, стремление брать от жизни все. «Через несколько месяцев я обнаружил, что мое общение с Петровым стало перерастать в тесную дружбу, – писал Бялогурский. – Всякий раз, когда он приезжал в Сидней, а его приезды происходили довольно часто, он тут же звонил мне и устраивал так, что мы посещали рестораны, ночные клубы и другие места развлечений».

Они встречались и в Канберре, на частных вечеринках в доме Петрова и у знакомых. Бялогурский посещал приемы в советском посольстве и вместе с Петровым ходил на приемы в другие, дружественные дипмиссии, например, в чехословацкую. Но комфортнее и непринужденнее было в многолюдном Сиднее. Без Бялогурского Петров вряд ли осмелился бы появляться в злачных заведениях этого города.

Он допускал вероятность того, что поляк мог быть связан с секретной службой. Этого не исключала и Евдокия, призывавшая не слишком доверять поляку. На заседаниях Королевской комиссии она повторяла, что Бялогурский все время был двойным агентом – «вашим и нашим»[416]. Но общение с ним оказалось для Владимира настолько удобным и приятным, что при всех своих сомнениях и сомнениях жены он все больше привязывался к поляку. К тому же тот выполнял некоторые его просьбы, относившиеся к разведработе, например, организовывал встречи с людьми, которые могли стать советскими агентам или по иным причинам представляли интерес для резидентуры. Петров собирался снабдить Бялогурского фотооборудованием и обучить правилам пользования им для использования «в рабочих целях», то есть, для копирования документов.

У Бялогурского были связи в Министерстве иммиграции и он принес Петрову образцы анкет для въезда и выезда из Австралии. Он также приносил чистые бланки водительских удостоверений и незаполненные чеки Сельскохозяйственного банка[417]. В практике вербовочной работы передача потенциальным агентом оригинальных документов, пускай поначалу не особенно важных и секретных, считается важным этапом.

Но решительных шагов в этом направлении Петров не предпринимал и не раскрывал своей принадлежности к разведке, формально оставаясь для Бялогурского консулом и третьим секретарем. Однако поляк все больше убеждался в истинном характере работы Петрова. Об этом свидетельствовали и та свобода, с которой он ездил по стране, и отношение к нему других советских сотрудников, в первую очередь, Кислицына и Антонова. Хотя Кислицын был выше его по должности, он держался с Петровым подобострастно и ловил каждое его слово. Антонов, формально не связанный с посольством, выполнял всевозможные поручения третьего секретаря[418].

Привлечь Петрова на свою сторону, завербовать, стало бы крупным достижением, и Бялогурский информировал об этом АСИО. Но руководство службы безопасности требовало быстрых и конкретных результатов, а период «прощупывания» Петрова затянулся на два с половиной года. Идея Бялогурского вызвала интерес, но с течением времени уверенность в ее осуществимости ослабла. Отчасти это объяснялось тем, что поляка не считали стопроцентно надежным и опасались, что в ходе длительного знакомства с Петровым он мог слишком с ним сблизиться и превратиться в двойного агента (австралийцы рассуждали в унисон с Евдокией Петровой).

Создавалось впечатление, что советский разведчик и Бялогурский осознанно не доводили свои отношения до логического завершения, которым стала бы вербовка с той или другой стороны. Никто из них не признавался, что работает на спецслужбы, хотя оба догадывались об этом. Их устраивало затянувшееся состояние неопределенности, позволявшее как можно дольше не брать на себя ответственность за действия, которые лишили бы их возможности приятного времяпровождения.