Русская революция в Австралии и "сети шпионажа" - Юрий Артемов

Многое из того, что ставилось ему в вину по нынешним меркам представляется абсурдным. Но с точки зрения советской, предельно идеологизированной дипломатии речь шла о серьезных промахах. Самым крупным из них стало проведение торжественного приема в январе 1953 года по случаю ухода в отставку генерал-губернатора Австралии Уильяма Маккелла. Прием давал дипкорпус и организовывал его Лифанов. Это являлось прямым обязательством дуайена.

Естественно, предусматривалось его выступление на английском языке, которое ни он, ни кто-либо из сотрудников советского посольства толком не мог подготовить. Сказывался уровень знания языка. Выход нашелся простой – речь написал заместитель дуайена, высокий комиссар Цейлона (в странах Британского Содружества послы официально именуются «высокими комиссарами»). Сделал он это вполне достойно. Подчеркивались достоинства Маккелла, его вклад в развитие Австралии и все это сдабривалось легким юмором. Увы, в тексте не просматривалась приличествовавшая советскому послу суровая сдержанность, вытекавшая из сознания того, что говорил он, в общем-то, о матером капиталистическом враге, а не о милом друге (разве с такими, как Маккелл, можно дружить?). Доверившись цейлонскому дипломату, Лифанов расхваливал генерал-губернатора, что вызвало негодование в мидовских верхах. Тон речи сочли «хвалебно-заискивающим».

Обратили внимание не только на текст речи, но и на то, что на прием пригласили представителей ФРГ и гоминьдановского Китая, с которыми СССР не поддерживал дипломатических отношений. Но если бы дуайен изъял их из списка приглашенных, это вызвало бы скандал, который нанес бы большой вред престижу советского посольства, а, значит, и Советского Союза. Ведь прием проводился от имени дипкорпуса и Лифанов выступал в роли дуайена и Москва это в расчет принимать не стала.

Дополнительно в центре возмутились «неправильным» оформлением приглашений на официальный прием в честь годовщины «Великой Октябрьской социалистической революции» 7 ноября 1952 года. Они содержали не эту отработанную «железобетонную» формулу, а информировали о приглашении на «национальный день» (вполне допустимо по международным протокольно-дипломатическим нормам). Это расценили как аполитичный шаг, нанесший ущерб советским интересам.

Обо всех этих «проколах» в Москве могли узнать не только из посольских отчетов (не факт, что во II ЕО их изучали столь придирчиво и целенаправленно), но и от писавших доносы недоброжелателей Лифанова. Таковые в миссии имелись и помимо Петровых.

Формировавшееся в центральном аппарате МИД СССР отношение к послу в Австралии объективно было на руку резиденту. Когда доверие к главе миссии падает, к его оценкам, в том числе по кадровым вопросам, относятся критически. В противном случае трудно понять, каким образом внутренняя конфронтация в миссии продолжалась целых два с половиной года, до самого отъезда Лифанова.

Между тем, она изматывала обе стороны. Напряженная атмосфера в посольстве действовала на Петрова угнетающее, выводила из себя и заставляла все чаще прикладываться к рюмке. Он не утруждал себя соблюдением ни установленного в посольстве порядка, ни местных законов. В июле 1952 года сел за руль, основательно нагрузившись спиртным, и пытался уйти от преследования полицейского-мотоциклиста. Успел на скорости въехать во двор посольства и отправил договариваться с констеблем одного из сотрудников. Накачался алкоголем на авиарейсе из Сиднея в Канберру и не сумел без посторонней помощи покинуть борт.

Вместе с тем «расслабляться» в столице не стоило, там любой человек на виду, поэтому при каждом удобном случае Петров норовил вырваться в Сидней, где можно было перевести дух вдали от коллег-дипломатов. Сбрасывал напряжение в сиднейских и мельбурнских гостиницах, иногда в компании с сопровождавшими его подчиненными.

Это успокаивало, но ненадолго. По свидетельству Евдокии, из-за раздоров с Лифановым ее муж страшно нервничал, чуть ли не плакал, руки у него дрожали[406]. Ему был нужен человек, с которым он мог поделиться наболевшим, обсудить свои заботы. Конечно, имелась жена, но с ней не обо всем хотелось откровенничать, ведь Петров не без оснований считал ее во многом виноватой в обострении конфликта в посольстве.

По иронии судьбы наперсник, в котором так нуждался резидент советской разведки, нашелся вне стен миссии. Михаил Бялогурский, врач и музыкант из Сиднея, а по совместительству – секретный агент АСИО, всегда был готов выслушать, посочувствовать и дать совет полковнику Петрову.

Бялогурский оказался настолько интересным персонажем, что было бы непростительным не рассказать о нем подробнее. По происхождению – поляк, родился в Киеве 19 марта 1917 года. Дадим ему слово:

«Хотя я родился в Киеве, столице Украины, я по происхождению – поляк. Мои родители, хотя и поляки, окончили харьковский университет на Украине, отец – по курсу ветеринарии, а мать стоматологии. Во время моего рождения Польши, как независимого государства, не существовало. 1917 год был годом революции в России и обстановка там характеризовалась хаосом и анархией. Крестьянские банды рыскали по сельской местности; поджоги, грабежи и убийства совершались повсеместно.

В 1920 году Польша обрела статус независимого государства, и мои родители вместе со мной и моим братом Стефаном переехали в её восточную часть. Я пошел в школу в городе Вильно и начал учиться в консерватории по классу скрипки. В 1935 году я поступил на медицинский факультет и одновременно продолжил учиться музыке, которая была (и, надеюсь, продолжает оставаться) главным моим интересом в жизни. Когда Германия в 1939 году объявила Польше войну, я был студентом-медиком пятого курса»[407].

17 сентября 1939 года Красная Армия заняла восточные области Польши. Спустя несколько недель Вильно был передан Литве, став Вильнюсом. Но Литва еще не была советской.

7 ноября Бялогурского арестовала литовская полиция за нарушение комендантского часа. Дома у него нашли оружие. Он утверждал, что оно ему не принадлежало, говорил, что оружие принесли люди, переводившие беженцев за границу. Ему повезло – он провел в тюрьме всего три месяца.

Выйдя на свободу, Бялогурский сделался руководителем небольшого театрального коллектива, представлявшего музыкальные комедии. Служение Мельпомене продлилось недолго. Сталин аннексировал Литву как и другие страны Балтии. В Вильнюс снова пришла Красная армия, а с ней и НКВД. Начались повальные аресты. «Для профилактики» схватили и Михаила, но не сумев ничего ему инкриминировать, выпустили.

Решив, что два ареста с него достаточно и третий уж точно не завершится благополучно, Бялогурский обратился за помощью к британскому временному поверенному в делах в Каунасе, который занимался защитой интересов поляков. Осенью 1939 года, когда литовские власти принимали в гражданство своей страны бывших жителей Вильно и Вильнюсского края, Михаил находился в тюрьме и эта кампания обошла его стороной. В итоге он получил статус беженца-поляка и это стало его преимуществом.