Русская революция в Австралии и "сети шпионажа" - Юрий Артемов

Между тем, к концу 1940-х годов, в условиях резкого ухудшения двусторонних отношений и накала «холодной войны», сложность задач, ставившихся перед посольством, возрастала.

Практика показывает, что оптимальный срок пребывания дипломата за границей – три-четыре года, максимум пять лет. К концу этого периода притупляется восприятие политической ситуации, взгляд «замыливается», возникает невольное желание оценивать развитие событий по уже наработанным клише. Это нормальный, естественный процесс, в нем нет ничего зазорного, и лекарство одно – своевременная замена.

Лифанов хорошо понимал этого и с начала 1950 года ставил перед Москвой вопрос о своей замене и одновременно просил усилить посольскую команду крепкими профессионалами – советником и первым секретарем. Однако центр словно не замечал создавшегося положения. Замена посла определилась только к середине 1953 года, и Н. И. Генералов, на которого упал выбор, также обращал внимание руководства на урезанные штаты миссии[384].

Значительно позже, 6 июня 1954 года об этом в служебной записке директору Второго Европейского отдела (II ЕО) МИД СССР Н. В. Славину написал Г. И. Харьковец[385]. Он принимал на себя основную тяжесть поручений посла и являлся, по сути, главным его помощником. Вел текущую политическую и организационную работу, выполнял функции пресс-атташе. Все эти обязанности возложили на него, ведь больше опираться было почти не на кого. Как рассказывали автору ветераны советской дипломатической службы, придирчивый Генералов отмечал недостатки Харьковца в профессиональном плане. Он-де еще не успел освоить все приемы и методы дипломатической работы, расширить свои общие знания в сфере политики и культуры. Английским владел лучше других сотрудников, но в пассивной форме и по приезде в Австралию не сразу «разговорился».

Петров, не упускавший случая, позлословить о своих бывших коллегах, вспоминал о происшествии с Харьковцом в Мельбурне. «Оркейдз» сделал там остановку перед завершением путешествия в Сиднее, и пассажиры вышли прогуляться. Харьковец с супругой заблудились в огромном незнакомом городе. Два часа плутали, не решаясь спросить совета у горожан – опасались, что их не поймут. В этом проявилась еще одна черта, характерная для молодых советских дипломатов, не успевших пройти должную выучку и воспитывавшихся за «железным занавесом» – застенчивость, зажатость в общении с иностранцами.

Вместе с Харьковцом в мидовскую команду входили второй секретарь М. Н. Зарезов (завершил свою командировку в Австралии в конце 1952 или начале 1953 года) и торговый атташе Ковалев. Последний почти все время находился в разъездах, поддерживая связи с австралийскими деловыми партнерами и пытаясь расширить двустороннее экономическое сотрудничество. Остальных вопросов (политических, культурных и пр.) он практически не касался. Вместе с тем Ковалев занимал пост секретаря партийной организации посольства.

Особняком держалась группа «ближних соседей». В конце 1952 года она пополнилась вторым секретарем Ф. В. Кислицыным. Тогда же на смену Пахомову прибыл корреспондент ТАСС В. Н. Антонов. С английским у «соседских» дела обстояли не лучше, чем у мидовских. Только Петров и Пахомов разговаривал на нем относительно свободно, а остальные предпочитали отмалчиваться. Бялогурского, например, изумляло поведение Антонова на встречах и вечеринках, где приглашенные говорили по-английски. Он обычно тихо сидел в уголке, сложив руки на коленях, а когда кто-то подходил к нему и о чем-то спрашивал, лишь вежливо кивал[386].

Евдокия английский тоже знала слабо и поэтому занималась с преподавательницей, вызывая пересуды других жен, экономивших трудовую копейку.

В посольстве присутствовали и «дальние соседи», то есть представители Главного разведывательного управления (ГРУ) Генштаба. В основном, они занимались проблемами репатриации, и на этом направлении их деятельность пересекалась с деятельностью Петрова. Он застал в посольстве полковников Гордеева и Павлова, которых затем заменил бывший танкист майор Платкайс.

В 1952 году советское правительство объявило амнистию всем невозвращенцам, то есть гражданам, оказавшимся после войны в положении перемещенных лиц и перебравшимся в самые разные части света. По оценкам советского посольства, их общее количество в Австралии к концу 1954 года составило 55 122 человека[387]. Но лишь немногие возвращались в сталинский СССР, где их ждали фильтрационные лагеря, тщательная проверка и в некоторых случаях – заключение в ГУЛАГ или высшая мера наказания. Конкретные примеры трагических судеб известны, приводятся они и в «Империи страха».

Перемещенные лица, проживавшие в Канберре (их было несколько тысяч), не скрывали своего враждебного отношения к Советскому Союзу и его дипломатическому представительству. В здание посольства бросали камни, хулиганы пробирались на территорию миссии и срезали шнур флагштока.

Результаты усилий Платкайса и его предшественников были ничтожными. С окончания войны и до 1954 года уговорить на репатриацию удалось около 30 иммигрантов[388].

В целом советское посольство располагало недостаточными человеческими ресурсами для адекватной политической работы. Лишь в ноябре 1953 года с большим запозданием пришло подкрепление в виде первого секретаря А. Г. Вислых.

Сил не хватало для налаживания долговременных и устойчивых контактов, которые могли стать своего рода «страховочной сеткой» при возникновении серьезных двусторонних разногласий, тем более, чрезвычайных ситуаций. А то, что в атмосфере «холодной войны», рождавшей повышенную напряженность и нервозность, подобное могло случиться, должен был показать объективный анализ неуклонно ухудшавшихся советско-австралийских отношений. Заняться таким анализом было некому.

Маленькую советскую колонию ослабляла внутренняя разобщенность. Да уж, сплоченной ее назвать было трудно. Дрязги и склоки – болезнь всех замкнутых коллективов, и в советских посольствах с их повышенным уровнем изоляции от внешнего мира, она проявлялась особенно остро. Сотрудники «варились в собственном соку», общению с внешним миром препятствовали режимные ограничения и языковые трудности. Все друг за другом следили, всё подмечали – кто что делает, когда приходит на работу, что купил, сколько тратит и т. д. Деньги в чужих карманах считали с упоением. Любые мелочи могли послужить причиной зависти, взаимной неприязни и даже лютой ненависти.

Коллеге дали лучшую мебель для обстановки квартиры, ему завидовали. Кто-то сумел устроить свою жену на полставки уборщицы или горничной (то есть включить в разряд работников, «принятых на месте»), а кто-то на три четверти ставки. У кого-то есть машина, а у кого-то нет. Кому-то больше и чаще оплачивают медицинские услуги. Поводы для взаимных претензий и недоброжелательства находились всегда. Жаловались, писали кляузы, делали мелкие и не такие уж мелкие гадости…