Поддай пару! - Терри Пратчетт

– Надо поспать, господин Мокриц! Если жечь свечку с обеих сторон, и яичницу сожжешь, и задницу подпалишь. Когда господин Мокриц в последний раз ел? Не всухомятку! А сытно ел! У меня есть сушеные грибочки, если ты проголодался. Нет? Они на любителя… на меня. Но если не поешь, так хоть поспи. Господин Мокриц не сможет сделать все сразу. Не поешь – ничего не сделаешь. Деньги зарабатывать дело хорошее, но в погребальном саване карманов нет. Отдохни, господин Вагоновожатый! Вот, держи, очень хорошо поможет, зуб даю.

Гоблин вручил Мокрицу пузырек с замусоленной этикеткой, гласившей, что под крышкой содержится «КРЫСИНЫЙ ЯД».

– Не верь этикетке, господин Мокриц, пузырек помыли, крыс съели, да-да-да, вместо яда – особый гоблинский напиток от усталости. Никаких червей, зуб даю, и после него спишь как убитый, а если проснешься – то будешь чувствовать себя как новенький! Гарантирую! Вещь! Нет ничего лучше!

День был долгий, и от литейного цеха валил такой жар, что Мокрицу самому было душно ничуть не менее, чем литейщикам, поэтому он подумал: «Какого черта» – и сделал хороший глоток.

– Умница, господин Мокриц! – захихикал гоблин. – От этой штуки даже волосы быстрей растут… везде!

Позже, когда Мокриц закончил беседовать с танцующими поганками и господином Йохохо, который так забавно уплетал собственную физиономию, ноги Мокрица без видимого участия самого Мокрица донесли его до постели, волочась, как пара старых ослов, не без помощи добрых стражей правопорядка в лицах сержанта Колона и капрала Шноббса, которые якобы нашли его под дверью дома, разговаривающим с собственными коленками. И, если верить Шнобби, он внимательно выслушивал их ответы.

Мокриц проснулся на полу спальни. Кто-то накрыл его одеялом, которое даже заботливо подоткнул. Он схватился за голову и подумал: «О нет! Я выпил еще одно гоблиново снадобье!» Его тревога спала, когда он осознал, что чувствует себя абсолютно нормально, и более того, испытывает такой прилив сил, из-за которого у всего остального мира должен наступить отлив. Когда Мокриц вышел на балкон глотнуть свежего воздуха, вокруг пели птички, а небо было восхитительно синее.

За спиной открылась дверь, и раздался голос Доры Гаи:

– Я, конечно, понимаю, что у нас с тобой, что называется, нетрадиционный брак, потому что у обоих ненормированный график и так далее, но я была бы совсем плохой женой, если бы не спросила, куролесил ли ты вчера с распутными падшими женщинами? Я не тороплю. Ответишь, когда будешь готов.

Голова у него закружилась от радости, что он жив, и, конечно, от всего этого прилива, и Мокриц весело спросил:

– Одну минуточку, давай разберемся. Уточни, падшие женщины тебя интересуют или все-таки распутные? Или одно как бы исключает другое? Нет ли какого-нибудь справочника натуралиста по этому предмету?

– Мокриц фон Липвиг, ты пьян, как пират. Ты ходить-то хоть можешь?

Вместо ответа Мокриц подпрыгнул в воздух, прищелкнув каблуками, и продолжал:

– Падшие или распутные, дорогая моя, и почему не обе сразу?

Втащив его обратно в спальню и закрыв за ним балконную дверь, Дора Гая сказала:

– А вот сейчас и разберемся, муж мой.

В Шмальцберге была гроза, но гроза в Шмальцберге бывала часто. В горах раздавались раскаты грома, словно боги играли в камушки. Запершись в своем кабинете, король-под-горой обсуждал свежие новости с Ароном, который выглядел оптимистичнее обычного.

– Кажется, все успокаиваются, – сказал Рыс. – Гномы спорят и спорят, а потом кто-то вспоминает, что у него дела на крысиной ферме, или на золотом руднике ЧП – наводнение, или подпоры просели, да мало ли проблем, которые нельзя переложить на подчиненных, – и все затихает.

– Мне понятно ваше беспокойство, – сказал Арон, – но я считаю… нет, я уверен, что у вас больше союзников, чем вам кажется. Даже гоблины знают, что вы один из первых подписали указ об их эмансипации. Нравится нам это или нет, но за ними и наше будущее, Рыс. А история с семафорами разозлила даже упертых традиционалистов. Башни нужны – все хотят получать новости. Все пришли в бешенство. В конце концов, говорили они, занимаются же гоблины и тролли своими делами, а гномы почему нет?

– Нет новостей от Пламена? – спросил король. – Сколько уже времени прошло, сколько месяцев? Никто не крушит башни и не устраивает диверсий на железной дороге? Можно ли надеяться, что этот костер погас?

Арон подал королю кофе и сказал:

– Кажется, лорд Витинари однажды сказал: никогда ничего не предпринимай, пока не услышишь криков. Только Пламен не приползет со шлемом в зубах просить пощады. В нем слишком сильна гордыня.

Рыс Рыссон обдумывал варианты дальнейших действий, и после недолгого молчания Арон продолжал:

– Так вы принимаете приглашение на саммит в Щеботане? В сложившейся ситуации, Рыс, мне кажется очень важным, чтобы вы присутствовали и чтобы вас видели.

– Разумеется. Председателем в этом году будет алмазный король, а мне нужно укрепить свои позиции. Он не отказывает в помощи, но у меня нет желания испытывать его терпение. Он всегда был ценнейшим союзником.

– А… второй вопрос?

– С ним все в порядке, – ответил король и задумался. – Да, мы поедем в Щеботан, но мудрее всего будет оставить Альбрехтсона за главного, пусть позаботится о текущих делах.

Не вполне понимая, как это произошло, и независимо от того, что непосредственно на участке он проводил мало времени, Мокриц как-то умудрился оказаться ответственным по железной дороге. Всякий, кто хотел что-то узнать о поездах, спрашивал у него; всякий, кто терял ребенка в очереди на Железную Ласточку, посылал за Мокрицем фон Липвигом; всякий, кто придумывал новую идею для железной дороги, приходил к Мокрицу фон Липвигу; и вскоре перестало иметь значение, который был час и где он вообще находился: требования разобраться с чужими проблемами никогда не иссякали.

Мокриц был почти уверен, что спал регулярно, и при малейшей возможности даже дома, а если не дома, то на мягком матраце и под одеялом в одной из теплых литейных мастерских где-то по пути в Убервальд, которые постоянно множились или, за неимением других альтернатив, сворачивался в клубок под брезентом вместе с бригадой железнодорожников, поужинав с ними из одного котла. Если везло, на ужин попадался фазан или даже рябчик, а если не очень, всегда можно было рассчитывать на жаркое из капусты и брюквы и обязательно животного белка, на который никто не захотел бы смотреть при свете дня. Но железнодорожники, особенно передовая бригада, нынче подступающая уже к Шлангу, оказались людьми находчивыми, особенно ввиду традиции ставить силки вдоль железной дороги, чтобы всегда было чем наполнить свои котелки.

Шланг был из числа тех мест, которые указывают на карте только потому, что неловко иметь карту с большими пробелами. Там жили шахтеры, лесники и рыбаки, и закрадывалось подозрение, что те, кто выбирал жизнь в Шланге и его окрестностях, были людьми, которые предпочли бы, чтобы никто не знал, где они находятся. Гуляя по Шлангу, Мокриц был абсолютно уверен в том, что за ним следят. Он решил, что этот город нужно избегать всем, за исключением поклонников невкусной еды и банджо. Но тут имелся даже свой мэр, и город был занесен на карту как станция для дозаправки углем и водой.