Таинственная женщина - Жорж Онэ

– Он готов принять за свой счет половину ваших акций, уплатив за них наличными деньгами.

– Еще бы! Ведь цена их сразу повысится на двести франков.

– Он готов дать вам залог в том, что впредь будет действовать только заодно с вами.

– Какой же залог?

– Разве не была бы гарантия искренности его намерений абсолютной, если бы в вашей семье появилось родное ему лицо и если бы благодаря заключенному браку ваши интересы сделались общими?

Граф побледнел, но тотчас же овладел собой и, чтобы проникнуть в самую суть намерений своего противника, спросил:

– Что же это за лицо?

– Его дочь Марианна.

– А с нашей стороны?

– Ваш племянник Марсель Барадье.

– Да… Молодых людей обвенчают, и тогда Барадье, Граф и Лихтенбах составят одну семью… Так?

– Я не знаю, видели ли вы Марианну Лихтенбах. Это прекрасная девушка. Воспитанная в самых строгих христианских традициях, она вполне может составить счастье вашего племянника. А какая была бы радость для нас, что благодаря нашему содействию помирились старинные враги, столько лет пребывавшие между собой в ссоре из-за пустяков, которые совсем нетрудно забыть. И вместо вражды наступит согласие, не будет больше ни угроз, ни глупых опасений. Ну, мой дорогой и уважаемый друг, произнесите слово прощения и надежды, подавите свою гордость и покажите всем нам добрый пример кротости и милосердия.

Граф молча внимал елейным речам священника. Он сидел опустив голову и закрыв глаза, и это позволяло аббату д’Эскейраксу предположить, что слова его произвели неотразимое впечатление на старика. Наступило несколько минут молчания. Потом граф поднял голову: лицо его было мрачно, а взгляд печален.

– Господин аббат, – произнес он твердым голосом, – многие из Графов, похороненные на кладбище в Меце, вышли бы из могил, если бы один из их потомков унизился до того, чтобы жениться на дочери одного из Лихтенбахов!

– Сударь! – вскрикнул пораженный аббат.

– Вы, видимо, не знаете, кто такие Барадье и Граф, если позволили себе предложить им заключение брачного союза с Лихтенбахами? Вы, видимо, не знаете, кто такой Лихтенбах? На всем пространстве между Лотарингией и Парижем не найдется лоскутка земли, которая не была бы полита французской кровью по вине этого негодяя! Он был шпионом наших врагов и помогал им одерживать над нами победы, он снабжал их продовольствием, когда наши войска умирали с голода! Он разжирел на войне, он разбогател от измены. Он продал своих братьев – французских евреев, которые дрались в наших рядах и умирали, как подобало храбрым, он – вдвойне Иуда! И когда он получил свои серебреники в уплату за измену, он сделался христианином и стал позорить нашу религию своим отвратительным, лицемерным усердием отступника! Вот кто такой Лихтенбах! Сказать ли вам теперь, господин аббат, кто такие Граф и Барадье?

– О, мне это известно, вполне известно, дорогой и уважаемый друг! О вас все единогласно отзываются с полным почтением!.. Но, великий Боже! Сколько вражды, сколько озлобления! Неужели только это мне и придется передать пославшему меня?

– Скажите ему, что только такой дерзкий мошенник, как он, мог возложить подобное поручение на столь уважаемого человека, как вы! Объявите ему, что мы его настолько же презираем, насколько он ненавидит нас. Засвидетельствуйте ему, что мы решительно не боимся его. Если он вздумает клеветать на нас, мы ответим ему надлежащим образом, если он захочет начать процесс против нас, мы тоже выступим с обвинениями против него, если он осмелится нанести нам удар, мы будем защищаться! И в таком случае горе ему!

– Вы меня пугаете, – умолял аббат д’Эскейракс. – Подумайте, гнев – плохой советчик!

– Господин аббат, я совершенно спокоен. Вы меня не знаете! Я никогда не предаюсь гневу. Если бы я позволил себе рассердиться, это было бы нечто ужасное! Но для того, чтобы довести меня до гнева, нужно очень много!

– Неужели мне так ни с чем и уйти? Подумайте! Ведь мне известно, что вы подвергаетесь страшнейшим опасностям.

– Благодарю вас, что предупредили. Мы примем свои меры.

– И это ваше последнее слово?

– Нет, господин аббат. Никогда еще ни один священник не уходил от нас, не унося с собой доказательства нашего уважения к сану и посильного пожертвования в пользу церкви…

Дядя вынул из кармана чековую книжку, написал на одном из ее листков несколько слов и подал этот листок своему собеседнику со словами:

– Это для ваших бедных, господин аббат.

– О, царская щедрость! – воскликнул священник.

– Разве вы не сказали, что у вас есть приют в Дамаске? Вы, конечно, обучая там нашему языку, учите также детей любить Францию… Мы – лотарингцы, господин аббат, следовательно, изгнанники. А потому все, что содействует славе и величию Франции, вдвойне интересует нас.

Аббат д’Эскейракс низко поклонился дяде Графу.

– Я помолюсь за вас, сударь, и, поверьте, от всей души!

– Благодарю вас, господин аббат, – сказал с улыбкой Граф. – Но особенно помолитесь за Лихтенбаха. – И он распростился в аббатом.

В тот же день, около девяти часов вечера, Лихтенбах вышел из своей кареты около бульвара Мало, со стороны заставы. Ночь была светлая. Деревья Булонского леса, посеребренные луной, резко выделялись своими темными массами на светлом небе. Банкир шел быстрыми шагами, испытывая некоторый страх, так как место было пустынно и не совсем безопасно от неприятных встреч. Пройдя несколько десятков метров, он остановился у обвитой плющом решетчатой двери виллы и позвонил. Прошло несколько мгновений, потом совершенно бесшумно открылась низенькая дверь в стене, и из нее с осторожностью выглянула женщина. Это была Милона. Увидав банкира, она тотчас же молча скрылась, и Лихтенбах вошел в сад, простиравшийся вплоть до самого дома.

– Дома госпожа? – спросил Элиас.

– Она ждет вас, – сказала цыганка.

– Прекрасно. А эти господа уже здесь?

– Они здесь уже с час.

Они миновали клумбу цветов, наполнявших благоуханием ночной воздух. Показалось крыльцо. Лихтенбах взошел на него, сопровождаемый служанкой, и очутился в темной передней. Там он отдал Милоне пальто и шляпу, после чего она раскрыла дверь, и Элиас из мрака сразу перешел в хорошо освещенную залу, в которой окна были плотно закрыты ставнями, а занавески спущены. За столом сидели Ганс и Агостини, играя в пикет и попивая грог. На диване полулежа сидела София в изящном белом капоте. Мужчины едва взглянули на вошедшего банкира, баронесса же медленно приподнялась, грациозно кивнула ему и сказала:

– Сядьте около меня. Они заканчивают партию. Как же вы добрались сюда? Я не слышала звука колес вашего экипажа.