О чем молчат мертвые - Лаура Липман

Когда-то у них была трехцветная кошка, превосходная мышеловка. Ее стерилизовали, и у нее никогда не было котят. Но однажды она нашла в вещах Хизер маленькую игрушку – ужасного тюленя, сделанного из натурального меха. Этого тюленя подарила Хизер бестолковая мамаша Дэйва, и если бы это не было подарком его матери, он ни за что не разрешил бы Хизер его оставить – ведь он заставил Мириам избавиться от бобровой шубы, которую ей прислала из Канады бабушка, и поступил вполне оправданно. Но для Флоренции Бетани он всегда делал исключения. Так вот, кошка, Элеонор, нашла этого тюленя и приняла его за своего котенка. Она переносила его за шкирку, постоянно вылизывала и шипела на каждого, кто пытался его отобрать. В конце концов она испортила его, слизав своим шершавым языком всю шерсть и превратив его в отвратительный непонятный комочек.

Что, если Мириам была такой же, как эта Элеонор? Может ли она, научившись любить чужих детей, признать своей дочерью кого угодно? Неужели она тоже будет таскать игрушечного тюленя за шиворот и делать вид, будто это ее котенок?

За год до исчезновения Санни начала задавать все больше и больше вопросов о своей «настоящей» матери. В то время она была типичным подростком, и у нее часто случались, как это называли другие члены семьи, «приступы мрачности». Она то на цыпочках подбиралась к самому краю реальной истории, то отступала от него назад. Она просто хотела знать, но не была готова услышать правду. «А во что именно мама врезалась? – спрашивала она. – А в чем была причина аварии? А кто был за рулем?» Некогда милые и добрые истории, которые они рассказывали ей, превратились в ложь, и ни Дэйв, ни Мириам не знали, как это изменить. В глазах подростка ложь – это самый тяжелый грех, единственное оправдание, необходимое для того, чтобы пренебречь всеми родительскими правилами и ограничениями. Если бы Санни узнала об их вранье и лицемерии, она стала бы просто невыносимой. Но рано или поздно ей пришлось бы узнать правду, хотя бы потому, что ошибки их матери могли стать отличным уроком, примером того, что нужно доверять родителям и что гордость – это грех. Если бы у Салли Тёрнер хватило духу обратиться к родителям за помощью, Санни и Хизер никогда не стали бы носить фамилию Бетани. И хотя Мириам не нравилась эта идея, от этого им было бы лучше. Не из-за биологии, а потому, что если бы их мать осталась в живых, то и девочки тоже не погибли бы.

Полиция долго и усердно искала родственников их родного отца, но тем немногим, кого им удалось найти, казалось, было совершенно наплевать на этого жестокого отпрыска рода человеческого. Он был сиротой, а его тетя, которая его и воспитывала, невзлюбила Салли так же, как Эстель и Герберт невзлюбили его. Леонард или Лео – как-то так его звали. После исчезновения девочек никто, конечно, не пытался их унизить, но Мириам ненавидела, когда люди спрашивали об их настоящих родителях. Ей это нравилось даже меньше, чем заинтересованность людей в ее любовных похождениях. И Дэйв, который всегда во всем хотел докопаться до сути, просто сходил с ума, когда слышал хоть слово о Тёрнерах. «Это наши дети, – то и дело говорил он Чету. – Они не имеют ничего общего с Тёрнерами или тем идиотом, у которого мозгов хватило только на то, чтобы переспать с их матерью. Ты зря тратишь свое время». Он чуть ли не в истерике бился, когда разговор вдруг заходил в это русло.

Однажды, много лет назад, один человек, который до этого случая считался их другом, а потом оказалось, что он никогда им не был, спросил Мириам, мог ли Дэйв быть их биологическим отцом. Якобы дочь Тёрнеров забеременела от него, а после ее смерти они непонятно зачем выдумали всю эту историю. Мириам уже смирилась, что никогда не увидит сходства между собой и девочками, но ей казалось странным, что кто-то считал их похожими на Дэйва. Да, его волосы тоже были светлыми – но густыми и курчавыми. Да, у него тоже была светлая кожа, зато глаза – карими, а фигура и вовсе другой. Но все равно люди снова и снова говорили: «Ой, смотрите-ка, девочки все в отца!» В такие моменты Мириам чувствовала себя более чем неловко и никак не могла смириться с этой несправедливостью. «Они похожи на меня, – хотела возразить она. – Они больше похожи на меня. Это мои девочки. Они станут улучшенными копиями меня, более сильными и независимыми девушками, которые смогут добиться, чего захотят, и не чувствовать себя при этом жадинами или эгоистками, как чувствует большинство женщин моего поколения».

Четыре часа. Нужно убить в аэропорту еще четыре часа, плюс три часа займет перелет. Она уже и так пропутешествовала целых восемь часов. Мириам встала в шесть утра, доехала на такси до местного аэропорта… А потом была длительная задержка в Мехико. В аэропорту продавали замечательные книжки, но она все равно не смогла бы сосредоточиться ни на одной из них, а журналы всегда казались ей слишком банальными, слишком обыденными. Она почти не знала даже известных актрис – ведь у нее не было спутниковой тарелки. На лицо и фигуру они казались ей пугающе одинаковыми, как однообразная коллекция фарфоровых кукол. Заголовки так и кричали фактами из их личной жизни: свадьбы, разводы, дни рождения… «Скольким же мы обязаны Чету!» – подумала она. Он столько всего скрывал от репортеров. А как они его слушались, какими обходительными были в его присутствии… Теперь же, без его защиты, все выйдет наружу – удочерение, ее любовные делишки, их денежные беды. Все.

Так и будет, подумала Мириам. Так все и будет. Современное общество никогда не позволит матери и дочери – если эта женщина действительно ее дочь – встретиться за закрытыми дверями. Осознав это, Мириам почти захотела, чтобы женщина в Балтиморе оказалась обманщицей. Однако она не могла желать этого искренне. Она бы все рассказала – отвратительную, неприглядную правду о себе, Дэйве и их разводе, – она выдала бы им это все не раздумывая, лишь бы снова увидеть хоть одну из своих дочерей.

Мириам взяла охапку журналов, решив думать о чтении дешевых таблоидов как о неинтересном домашнем задании, которое ей все же необходимо выполнить.

– Думаешь, этим все кончится? – спросила Хизер, не отрывая глаз от пейзажа за окном. Как только они сели в машину, она начала тихо мурлыкать себе под нос, но стоило Кэй свернуть на автостраду, как ее мурлыканье превратилось в пронзительное гудение. Кэй не знала, понимает ли Хизер, что делает.

– Что кончится? – уточнила соцработница.

– Ну, в смысле, когда я им все расскажу. Думаешь, на этом все закончится?

Салливан никогда особо не любила болтать, особенно о таких мелочах, но этот вопрос поставил ее в тупик. А закончится ли? Глория не потрудилась ничего объяснить, когда позвонила Кэй около полудня и попросила ее – а точнее, отдала приказ, как будто та на нее работала или как будто Глория только и делала, что бескорыстно выручала ее, и теперь Кэй была в огромном долгу, – привезти Хизер в центр общественной безопасности к четырем часам дня. И теперь они ехали с небольшим опозданием, потому что Хизер долго возилась с одеждой. Она собиралась так же долго, как Грэйс обычно собирается в школу. Они обе были вечно недовольны своим внешним видом. В конце концов подопечная Кэй остановила выбор на бледно-голубой блузке и твидовой юбке, неплохо сочетавшейся с ее поношенными туфлями, – единственным элементом старого гардероба, с которым она не захотела расставаться. Вся эта суета вокруг одежды позабавила Салливан, потому что Хизер не была похожа на человека, который беспокоился бы о своем внешнем виде. И, собственно, зря, потому что она была просто сногсшибательной женщиной. Природа щедро наградила ее высокими скулами, гладкой кожей и стройной фигурой, которая не портилась с возрастом.