Море вверху, солнце внизу - Джордж Салис

которого из серебристого живота высовывается голова мудреца. Она всегда сопоставляла эту женщину не то чтобы с собой, скорее со своими ощущениями: иногда растерянность, но всегда в окружении теплоты и холода, обволакивающей любви и отравляющего страха. К тому же она плыла не по воде, а по воздуху, а значит, умела летать. Жаль, что у нее не хватает для этого мужества. В свою очередь оттиск ангела не поддавался объяснению. Она знала, что миниатюры основаны на видениях монахини двенадцатого века, поэтому любое значение должно быть божественным по своей природе, не так ли? Голова мудреца, распухший нарыв, что это может значить? Ненасытность мозга, чрезмерное поглощение знаний? Нет. Как она не додумалась раньше? Ангел — это куколка, душа, временно превращающаяся в мудреца. Ей стало интересно, какие мысли вызывали миниатюры у Рэнда, хотя она так никогда и не удосужилась спросить его об этом. Откуда они взялись — с блошиного рынка, из комиссионки или кто-то подарил; она не помнила. С таким же успехом они могли появиться из воздуха. Затем ей на глаза попалась зеленая ваза на деревянной подставке, которую смастерил и отшлифовал Рэнд. Ваза с полупрозрачными завитками цветочной зелени была его подарком, они тогда сбежали, пускай лишь на два дня, но это было так романтично, квинтэссенция момента, когда они с головой окунулись в любовь и сделали так много всего, так много увидели. Благодаря поездке появился их единственный ребенок, чье имя включает всё бытие. Она не могла его вспомнить, имя сына. Имя, о котором позже сожалел Рэнд. Эх, как же его зовут, как же его зовут? У нее болела голова, поэтому она сосредоточилась на воспоминаниях о поездке в Арлен-Бич, как он поднял ее, отнес, словно во время медового месяца, и уложил на вздымающиеся от бриза хлопковые простыни в их номере в отеле, где они занялись любовью с настежь открытым окном. Она ощущала всем телом прохладу близкого океана, и отдаленный прибой докатывался до нее нежным доброжелательным шепотом. Рэнд парил над ней яркой могучей тенью. Она была источником света, создающим его. Он сказал ей это или что-то наподобие, а она заявила, что обратное также верно. Они были и тенью друг друга, и ресурсами света. Вскоре после зачатия они обвенчались в местной католической церкви. Они не были католиками, но выбрали эту церковь назло родителям, которые постоянно совали свои лисьи носы в их дела:

— Совсем недалеко, вниз по этой же улице, есть чудесная баптистская церковь, Мэри, — сказала мать.

— Но, — добавил отец, — возможно, там вас не примут из-за внебрачного зачатия.

Интерьер церкви ошеломил их мозаикой Иисуса с распростертыми руками, струйками крови из головы и из-под ребра. Спаситель, корчащийся в муках и в то же время с безразличным выражением лица, словно ему всё надоело.

Часть вазы у горлышка была чистой. Она представила, как кто-то из гостей, зайдя сюда, растирает пыль между пальцами и хмыкает или жалеет ее. Что она может поделать? Она утратила любимого человека, есть пыль, нет пыли, от этого ничего не изменится. Несмотря на всю тщетность, она смахнула оставшийся налет, перевернула, протерла каждый угол, изгиб, прошлась тряпкой изнутри. Но цветы в вазу ставить не будет, никогда и не ставила. Когда Мэри закончила уборку кухни и большей части коридора, начало светать. Движениями она походила на улитку, извивающуюся от соли, медленно и спазматически, и, хотя она изо всех сил пыталась контролировать, что делают ноги и руки, ей мало что удавалось. Оставляет ли ее липкий след, ее присутствие, осадок? Является ли пыль виной, своего рода отшелушившейся кожей всего тела, следствием ее дряхлого состояния, или это просто компонент скорби?

Ближе к концу коридора справа был дверной проем, как раз перед входной дверью. Она остановилась и уставилась туда. Незаконченная комната, заваленная инструментами и досками, где пол представлял собой цементную плиту в обрывках паутины и мумифицированных жучков. Купив землю, муж занимался домом, построив его из ничего, а уволившись с работы по обслуживанию жилого комплекса, найдя себе замену помоложе, посвятил остаток дней созданию жилища своей мечты, окутанного мягкой тенью леса сразу за задним двором. Но одной тени было недостаточно. Он продолжал работу над крышей, законопатил щели, положил новую улучшенную черепицу. Из палисадника она видела его наверху наполовину силуэтом, наполовину ангелом, архитектором ее мечты, который пытается защитить ее от жестокости внешнего мира.

— Рэнд, — позвала она сквозь какофонию молотка и «кантри», доносящуюся из радиоприемника, расположенного на штабеле бруса два на четыре. Она держала стакан ледяной воды, смешанной с ложкой добавки с пищевыми волокнами, успокаивающей его бунтующий желудок. Испепеляющее солнце не знало пощады, скорее, оно жаждало некой мести. Тлетворная жара издали выглядела горчичной дымкой.

— Буду через секунду.

Сверкающая дуга молотка напомнила ей подземную войну между добром и злом. Он мог уничтожить зло с первого удара в его черное сердце. Но нет, именно в этот момент молоток вырвался из его руки и со звоном ударился о землю. У него случился инфаркт. Слава Богу, Рэнд находился на практически ровном участке крыши, иначе он бы просто скатился и раздробил себе кости. После этого он уже был не тот, что прежде. Зло победило. Он не был достаточно сильным, а она думала, что был, знала, что был, но он состарился за десятилетия. Уже не тот мужчина, что раньше, кости не такие прочные, мышцы не такие выносливые, глаза не такие острые. Неуловимые чары отравили его неослабным страхом смерти, временами сменяющимся печальным благоговейным трепетом.

— Казалось, это длилось вечно, или чертовски близко к тому, — рассказывал он. — Полная тьма, но потом она прошла. Появился свет, вроде зияющего туннеля. Не хочу сказать, что он вел на небеса, но сам свет был ощутимым. Я чувствовал себя в безопасности. Как никогда, Мэри. А потом я проснулся. Не знаю, доведется ли испытать подобное когда-либо.

Мэри помнила, как однажды вечером она уходила по делам и вернулась, а он растянулся на кушетке и храпел. Отчаянный храп, прерываемый внезапной остановкой дыхания с дрожанием верхней губы и ноздрей. Она подошла, намереваясь стереть ладонью несколько капелек пота с его брови, когда заметила ермолку, венчавшую его лысую голову. Маленький круглый кусочек материи, украшенный сине-голубым калейдоскопическим узором, с желтой звездой Давида в центре. Ей стало интересно в тот миг, что за человек лежит перед ней. По телевизору шел выпуск «Семейной вражды» без звука, раскрасивший лицо мужа причудливыми волнами света и заполнивший тенями пещеру его рта. Они оба верили в Бога, но никогда