Дама чужого сердца - Наталия Орбенина

Эмиль Перфильев еще был жив. В это время невесть откуда появилось все семейство. Нет слов описать их ужас и отчаяние при виде дикой картины, представшей перед взором. Притом что надо понимать и деликатность ситуации. Ведь не только пожар, смерть, но и скандальность. Раздетые тела почтенного издателя и некой барышни. А также почему-то оказавшийся тут же Перфильев. Словом, гадкая картина и мерзкие обстоятельства. То-то же будет слухов, сплетен и домыслов, грязных досужих россказней по столице!

Перфильев едва пошевелил изуродованной рукой, следователь наклонился к нему.

– Юлия, – простонал несчастный.

Юлия Соломоновна оторвалась от руки мужа, в которую она стояла, вцепившись насмерть, и упала на колени около своего литературного собрата.

– Эмиль, Эмильчик, ради бога, что произошло? Что за паук, Эмиль? Господи! – Она хотела притронуться к нему, но ее легкое прикосновение вызвало такую боль, что он закричал. Она отшатнулась и застыла в ужасе, не зная, как поступить дальше.

– Юлия! Я ухожу… Но я рад, что познал особую любовь, которая неведома никому… Ты моя, Юлия. Всегда была и будешь моей… Я твой властелин… я владею твоей душой… Без меня тебя нет… Моя, моя навеки…

Кровь и пена пошли у Перфильева изо рта. Он захлебнулся и замолчал на некоторое время.

– Эмиль! – завизжала Юлия. – Ты не умрешь! О Господи, ты не умрешь!

Она забылась и снова хотела его взять за обожженную руку, но вовремя опомнилась и отдернула ладонь. Глаза несчастного снова с трудом открылись.

– Настал момент истины. Скоро я буду перед Господом и потому могу торжествовать. Я – единственный, кто любил тебя по-настоящему. Но ты только теперь поймешь это. Только теперь ты поймешь мою власть над твоим существом. Я люблю тебя. Я весь в тебе, и ты моя, до последней капли твоей души.

– Может, это и есть пресловутая aгапэ? – Он попытался засмеяться, но обезображенное огнем лицо только исказила ужасная гримаса. – Любовь – дружба… взаимное проникновение… духовное единение… Одна сущность! Ты и я!

Он опять замолчал. Юлия тряслась как в лихорадке. Зубы ее стучали.

– Помнишь мой нелепый поцелуй? А? – он издал хрип, опять хотел смеяться. – Твой муж, смешной человек, желал сделать меня гадким в твоих глазах, потому что… догадался! Догадался, что только эфир… тонкая бестелесная субстанция может быть сущностью нашей любви… не плотские утехи… Нет… это удел убогих… примитивных существ… мы – небожители…

– Ты бредишь, Эмильчик, – стенала Юлия. Но он уже не слышал ее.

Подоспела карета «Скорой помощи». Перфильева подняли с земли и осторожно понесли, но она знала, что более не услышит его голоса.

– Юлия. – Мать помогла ей подняться с колен и принялась отряхивать ее юбку. Юлия с ужасом и отвращением поняла, что на ней части одежды и, может быть, обгорелой плоти ее верного раба Эмиля Эмильевича. Воистину, он весь, весь оказался при ней!

Савва стоял рядом. Он слышал исповедь умирающего. Его лицо было белым, он проводил несостоявшегося соперника тяжелым потухшим взглядом. Несостоявшегося?

Юлия снова хотела опереться на руку мужа, но он отстранился. В тот миг она не обратила на это внимания, ее мозг был парализован горем. Невидящим взором Юлия уставилась на дымящиеся остатки флигеля. И только тут она заметила Сердюкова.

– А, господин Фома Неверящий! Не вы ли изволили сомневаться в моих ужасных подозрениях, не вы ли готовы были чуть ли не в лицо высмеять мои страхи?

Юлия Соломоновна подскочила к следователю и вцепилась в воротник его расстегнутой форменной шинели.

– Вы холодный и рассудочный человек! Почему вы тогда не поверили мне? И вот теперь весь этот ужас случился! Мои дети, мой отец, мой ближайший помощник, все они мертвы, потому что вы не соблаговолили мне поверить и защитить нас! – Она в исступлении трясла полицейского за грудки.

Сердюков мягко, но решительно оторвал ее бледные худые ручки от своей шинели:

– Сударыня, вы в исступлении, я понимаю вас и, поверьте, глубоко потрясен случившимся! Я принимаю ваши упреки, но, увы, я подозреваю, что в этом деле я вряд ли мог предотвратить цепь трагических несчастий. Впрочем, вы мне не поверите теперь. – Сердюков выглядел удрученным и подавленным.

– Вы можете говорить все, что угодно. Это уже не имеет никакого значения. Их нет, моя жизнь разрушена, все погибло. Нет больше писательницы Крупениной-Иноземцевой. Она сгорела сегодня в этом флигеле! – продолжала кричать Юлия.

Раиса Федоровна, сама готовая выть от горя и ужаса, с трудом подавляя рыдания, обняла дочь, и они пошли со двора. Савва Нилович словно застыл, окаменел, слушая слова жены. Потом опомнился и устремился за дамами.

Сердюков проводил их взором и пошел к дымящимся остаткам флигеля. Первым, что попалось ему на глаза и под ноги, было вполне сохранившееся бревно, которым кто-то умышленно или по роковой случайности подпер дверь флигеля. Это обстоятельство, вероятно, и погубило злополучных развратников. Чем занимались погибшие во флигеле, Сердюков не сомневался. Правда, роль Перфильева была не совсем очевидна, но, дай бог, может, еще успеет что-нибудь сказать путное. И самое главное, что скрывается за странным словом «паук»?

Больничные покои всегда производили на Сердюкова удручающее впечатление. Ему мерещилось, что повсюду пахнет смертью. Боль и страдание, казалось, висели в воздухе, отравленном миазмами болезней и горя. Доктор еще что-то толковал полицейскому о безнадежном состоянии больного, но следователь уже не слышал его. Надобно было успеть узнать хоть что-нибудь. Преодолевая невольное отвращение от вида обгорелого изуродованного тела, Сердюков наклонился над постелью.

– Эмиль Эмильевич, голубчик, скажите, коли можете, что случилось во флигеле?

Слипшиеся веки вздрогнули.

– Пауки, их было множество!

– Что за пауки? Настоящие пауки? – допытывался следователь. – Как вы оказались там? Как загорелось? Что с дверью?

– Пауки… – снова простонал несчастный Перфильев.

Да что за оказия такая! Какие такие пауки? И ведь Иноземцев успел сказать то же самое! Стало быть, это не бред.

Полицейский снова попытался выяснить что-нибудь вразумительное о загадочных насекомых, но Эмиль Эмильевич не отвечал. По всему было видно, что жизнь стремительно покидает это тело.

– Перфильев, я знаю, вы меня слышите. Если вы действительно искренне любите Юлию Соломоновну, скажите, что вы знаете о Черном человеке?

К удивлению следователя, глаза умирающего сверкнули. Нечто глубинное вспыхнуло, может быть, в последний раз.

– Вы ведь знаете его, Перфильев?

– Кто же не знает его, это порождение ада! Всякий грешник и преступник с ним хорошо знаком! – попытался усмехнуться Эмиль.

– Вы говорите о дьяволе, как я понимаю. Вы пытаетесь убедить меня в том, что эта мистификация вовсе не дело рук человеческих, а проявление темных сил зла? – Следователь резко откинулся на колченогом стуле, приставленном к кровати больного. – Полно, сударь! Теперь не самый подходящий момент для подобных розыгрышей! К тому же все это привело к реальным несчастиям у Крупениных, посему речь идет о настоящих преступлениях, а не о выдуманных явлениях Мефистофеля!