Дама чужого сердца - Наталия Орбенина

Юлия по-прежнему не поднимала головы и от последних слов мужа еще больше сжалась в комок. Савва недоумевал. Он-то хотел сказать приятное, полагая, что уж такие слова, да еще из его уст, точно принесут ей радость и отвлекут от тоскливых дум.

– Савва, я должна тебе признаться в ужасной, просто чудовищной вещи! – Жена неловко потерлась щекой о его руку, точно собака, побитая хозяином.

– Я слушаю тебя, любимая, – легко ответил муж, полагая, что признание будет касаться Перфильева.

– Это я виновата в смерти наших детей, – Юлия произнесла страшные слова и глянула в глаза мужа, как в преисподнюю.

Крупенин вздрогнул и отодвинулся от жены.

– Юлия, ты не в себе, ты больна! Я давно это подозревал. У тебя душевная болезнь! – простонал супруг.

– Нет, нет, Савва! – с усилием продолжала Юлия. – Это не болезнь! Помнишь, когда я не могла написать ни строчки, когда маялась и металась, вымучивая из себя по предложению в день? Помнишь? Так вот, в порыве малодушия, отчаяния, я подумала… о Господи, прости меня, я подумала, как бы мне было проще, если бы все вернулось в те времена, когда я была свободна. Когда никого не было около меня, я была одна. И не была ни матерью, ни женой! И я поняла, как сто раз был прав Эмиль, когда предупреждал меня о том, что жизнь семейная задушит во мне писательницу! И в тот страшный миг я поверила в это и захотела, чтобы никого, никого не было у меня, я была одна и только творчество, только мои романы были моей жизнью! О, как страстно я захотела этого, как ярко я представила себе свою жизнь, свободную от всего, кроме писательства! И мне показалось, что это высшее счастье!

– И как бы сие счастье наступило? – глухо спросил муж. – Куда в твоих мечтаниях должны были подеваться я и дети?

– Савва! – Она с отчаянием схватилась за голову. – Это же был просто миг, может, ты и прав, миг безумия! Конечно, я не мыслю своей жизни без вас! Это было затмение, но такое сильное! Я не знаю, как наши пожелания долетают до ушей Создателя, но это мое безумное мечтание, в котором я раскаиваюсь и содрогаюсь, думая о нем, оно долетело, но не до небесной канцелярии, Савва! Их услышал тот, кто тащит души в ад! И он явился мне! Явился и сказал, что я пожелала смерти самых дорогих мне людей. Я продала свою душу в обмен на писательское вдохновение, творческий успех! И мое чудовищное пожелание исполнено!

– Это бред, теперь я окончательно убедился в этом! Завтра прибудет твоя мать, и мы непременно пригласим доктора. Твои фантазии невероятны. Они захватили тебя полностью. Ты не отличаешь их от реальности!

– Но, Савва, – жалобно простонала жена, – посмотри, ведь все так и случилось! Он был, я говорила с ним, как с тобой, я видела его явственно! О, страшен лик дьявола, сладки и губительны его ядовитые речи! Он знал все мои потаенные, преступные мысли! И пожелал воплотить их в жизнь, забрать детей, тебя и оставить меня в одиночестве, только в окружении моих героев!

Крупенин вскочил и зашагал по детской, невольно натыкаясь то на кроватку, то на игрушки.

– Я говорила тебе о Черном человеке, но ты отмахнулся от моего рассказа, решил, что это мои галлюцинации или розыгрыш издательства, так сказать, для эпатажа публики! Еще один штрих к образу писательницы. Ах, если бы это было так! И ведь Сердюков тоже не стал серьезно слушать меня.

– Ты говорила все это в полиции? – изумился Савва Нилович. – Бог мой! Какой позор! Какой ужас! Ну, теперь я сам займусь поиском этого Черного человека! Я покончу с этим безумием!

Поезд приближался с громким гудком. И так же громко в голове гремела мысль. Юлия желала смерти и его, и детей в угоду своему писательству!

Крупенин затряс головой. Нет, разумеется, всерьез этого не могло быть! Но как теперь жить с этим? Как продолжать любить эту странную женщину, которая зовется его женой, но уже не является ею. Да, именно теперь он почувствовал: все, что связывало их воедино, разорвалось. Разом, окончательно и бесповоротно. Точно натянутая струна, с мучительным звоном. Он еще не понял, что произошло в его душе. Придет время, он останется один и поразмыслит. А теперь некогда. Крупенин уже быстро шел вдоль вагонов, выискивая глазами знакомое лицо.

Раиса Федоровна, как всегда, несмотря ни на какие житейские бури, выглядела безукоризненно. Она чуть приподняла вуаль кокетливой шляпки, ласково обняла зятя и, всплакнув, выразила свою печаль. Носильщик подхватил багаж, Савва и Иноземцева устремились к экипажу Крупенина.

– Надобно дать знать Соломону Евсеевичу о моем приезде, я только вам послала телеграмму. – Раиса Федоровна зорким глазом проследила за укладкой багажа, все ли цело?

– Успеется, – зять подсадил тещу в экипаж. – Теперь спешить некуда, Фаине Эмильевне отставка вышла.

– Вот как? – Иноземцева удивилась, но не самому факту ниспровержения ненавистной соперницы, а тому странному чувству холодного равнодушия, которым отозвалось внутри это известие. Еще недавно она, наверное, выпрыгнула бы из экипажа и пошла по улице плясать «барыню» от радости, а теперь? А теперь, кажется, все равно. Хотя, может, и не совсем все равно, но не так больно и трепетно, как раньше. Все раны когда-нибудь да заживают, затягиваются.

– Погодите, – вдруг прервал ее грустные размышления зять. – Стало быть, вы не посылали телеграммы о своем скором возвращении?

Раиса Федоровна покачала головой.

– И раньше не посылали? Любопытно, а ведь Соломон Евсеевич говорил, что ждет вас, поскольку вы намерены воссоединиться и зажить по всем христианским устоям!

– Жаль, что я слышу об этом от вас, а не от мужа! – с грустной иронией ответила Иноземцева. – Впрочем, слова Соломона ровным счетом ничего не значат. Я слышала много лжи за свою жизнь. Вы ведь, вероятно, осуждаете меня? – Она вздохнула. – Плохая мать, никудышная жена! Так ведь, верно?

Иноземцева попыталась заглянуть собеседнику в глаза. Тот в ответ только повел бровями. К чему эти разглагольствования? Плачевный результат этого семейного сумасшествия получил он, человек, для которого семейное счастье – главное. Семейная любовь, самое бесценное после любви к Создателю.

– Конечно, вы не можете не осуждать меня, – продолжала теща. – Но муж не оставил мне выбора. Я не хотела унизительно мириться с его неуемным сластолюбием. Но я не могла и потерять его. Он ломал мою жизнь под себя, я пыталась остаться сама собой. Но, вероятно, мне плохо это удалось. Легко судить, да нелегко прожить.

– Раиса Федоровна, – Савва Нилович поднял бобровый воротник. – Что толку теперь рассуждать о том, что невозможно изменить. Прошлое не исправишь и не воротишь. Но теперь, когда Фаина Эмильевна уходит, вероятно, есть возможность вам явиться как хозяйке, как жене и властной рукой править, менять в ту сторону, куда вы пожелаете. Я человек деловой и понимаю, что по-прежнему дела издательства зависят от ваших капиталов. Вы можете сейчас воспользоваться моментом и вернуть былое положение. Расставить все по местам, изгнать новых наложниц, пока ни одна из них не набрала силы. – Крупенин сделал паузу и добавил: – Коли вы станете полновластной хозяйкой, я помогу вам по-родственному.