Военный врач. Хирургия на линии фронта - Дэвид Нотт

Я обсудил эту историю с журналистом «Таймс», а затем и с Муниром. Возможно, стоило опубликовать этот рентгеновский снимок: он мог заставить мир обратить внимание на происходящее в Алеппо и принудить Организацию Объединенных Наций попытаться положить конец этой войне. Работая на «Помощь Сирии», я посчитал необходимым попросить на это разрешение, и они согласились. Эта фотография была опубликована на первой полосе газеты «Таймс» за октябрь 2013 года под заголовком «Снайперы Асада стреляют по еще не родившимся детям».

Я был рад возможности поделиться этой историей, но из войны снова получилась скорее громкая сенсация, а главная идея о том, насколько тяжело приходилось мирным жителям Алеппо, отошла на второй план. Мало того, начались споры о подлинности снимка. Хотя у меня была еще и фотография ребенка после того как мы извлекли его из матки, на которой было видно входное отверстие пули в черепе, больше было написано о том, настоящий он или поддельный, и говорю ли я правду, чем о судьбе жителей Алеппо.

Тем не менее я не сдавался. Несколько недель спустя меня пригласили на передачу «Би-би-си» HARDtalk[110], чтобы дать интервью Стивену Сакурую. На этот раз мне дали возможность рассказать о происходящем в Сирии более подробно. Я попытался передать, каково это – быть на передовой, каждый день имея дело с многочисленными ранеными; объяснить, насколько сложно сохранять пациентам жизни без всего оборудования и помощи, к которым мы так привыкли на родине. Что мы только не обсудили: я рассказал о необходимости создания контролируемых ООН коридоров для доставки гуманитарной помощи мирным жителям, отрезанным от всего мира сирийским режимом либо теми же повстанцами. Я опасался, что происходящее в этой стране может обернуться худшей гуманитарной катастрофой, которую только видел мир. Разумеется, простых решений не было и нет, но в кои-то веки удалось поговорить о реальных проблемах, с которыми столкнулась Сирия.

Две недели спустя «Помощь Сирии» пригласила меня на большой благотворительный ужин. К своему удивлению, я оказался главной звездой этого вечера. Никогда в жизни не думал, что буду раздавать автографы десяткам людей. Мои сирийские коллеги сняли трогательное видео о моей работе там, высказав много искренних слов благодарности моими пациентами и коллегами. Я чувствовал, что они действительно меня любят, и тоже их любил.

Тем не менее, несмотря на испытываемую гордость и удовлетворение от проделанной работы, я чувствовал, что плыву по течению.

Я сразу же вернулся к обычной работе в НСЗ, как делал почти всегда – редко, когда брал выходные после поездок: мне оказалось намного проще прямиком возвращаться к работе.

Я продолжал жить как обычно, но что-то было не так. Поездка в Алеппо была просто невероятной – мне удалось принести отчетливую, осязаемую пользу, как непосредственно во время моего пребывания там, так и в виде оставленного педагогического наследия. В Лондоне было много людей, способных проводить операции, которые выполнял я, причем они могли это делать не хуже, а то и лучше. Если в Великобритании я мог спасти одного человека в месяц, то в Сирии – десятки человек всего за один день. Какого черта я вообще здесь делал?

Условия дома у меня тогда были довольно спартанские – это была все та же маленькая квартирка с видом на Темзу напротив лондонского вертодрома. У меня не было семьи, родители скончались несколькими годами ранее, не было даже девушки. С деньгами было довольно туго – работая за рубежом, я был вынужден жертвовать значительной частью дохода. У меня не осталось никаких иллюзий, я был опустошен. Не было никого, с кем хотелось бы быть рядом, и я осознал, что никогда не чувствовал себя таким живым, как во время миссии, и никогда не получал от своей работы такого удовлетворения, как за границей. Я всерьез задумался о том, чтобы бросить работу в НСЗ и полностью посвятить себя волонтерской деятельности. Это не было чистым альтруизмом – я понимал, что отчасти мной двигало эгоистичное стремление заниматься тем, что нравилось, а также связанное с опасностью возбуждение.

Рождество 2013 года было для меня довольно паршивым. На самом деле я надеялся его и вовсе избежать, откликнувшись на призыв МККК оказать срочную помощь в городе Банги, столице Центральноафриканской Республики, вооруженном конфликте между христианами и мусульманами. Вышел, однако, полный кавардак. Я должен был лететь в ЦАР через Париж, но погода была ужасной. В канун Рождества подул шквальный ветер, и лишь благодаря мастерству пилотов нам удалось добраться до аэропорта Шарль де Голль.

Мы приземлились во Франции около двух часов ночи на Рождество, и я приготовился провести ночь на сиденье в зале вылета в ожидании стыковочного рейса в девять утра. Служащий аэропорта посмеялся над моим планом, сказав, что утром самолеты точно не полетят, поэтому я поселился в гостинице рядом с аэропортом и решил утолить свои печали с помощью полного мини-бара. Я вырубился около четырех утра, но уже несколько часов спустя меня разбудил рев взлетающих самолетов. Должно быть, атмосферный фронт сместился, или, может, ветер дул прямо вдоль взлетно-посадочной полосы. Отодрав от нёба язык, я помчался к стойке регистрации авиакомпании «Эйр Франс». Женщина за стойкой сообщила мне, что посадка на рейс в Банги закончена. Я объяснил, что работаю на Красный Крест, и умолял позволить сесть на самолет – выход на посадку все еще был открыт. Как бы я ни старался, с величественным галльским равнодушием мне было сказано, что придется ждать следующего рейса, который состоится только через неделю. Как я ни протестовал, она отказывалась пускать меня в самолет.

Я позвонил Харальду Вину, главному хирургу Красного Креста, и принес искренние извинения за случившуюся неразбериху. Затем я купил билет на тот же день до Дуалы, крупнейшего города Камеруна, где и оказался шестнадцать часов спустя. Я знал, что между Дуалой и Банги есть авиасообщение, но по глупости не проверил наличие рейсов. Когда я попал в Дуалу, бои в Банги усилились, и на территории аэропорта укрылось так много людей, что все входящие рейсы были отменены. Ситуация между тем могла измениться в любой момент, и мне рекомендовали на всякий случай подождать в транзитном зале.

Я воспользовался советом и прождал четыре дня, глядя на человека, сидящего на пластиковом стуле. В транзитной зоне, кроме нас двоих, никого не было – все остальные отправились развлекаться, ведь на дворе было Рождество. Казалось, он мной очень заинтересовался: не сводя с меня сверлящего взгляда, он все время жевал семена бетелевой пальмы. Я попытался завязать разговор, но он не знал ни английского, ни французского, а я не говорил на банту. Он просто сидел и смотрел.

Двадцать девятого декабря я не выдержал и сел на самолет до Парижа, а оттуда улетел в Лондон. Я добрался до дома, чувствуя к самому себе некоторую жалость, но как раз успел послушать другое свое интервью – на этот раз в эфире радиостанции «Би-би-си радио 4» с Эдди Майром.