Ночные тайны - Ганс-Йозеф Ортайль

Они поздоровались и заняли места у стойки бара. Петер нисколько не удивился, встретив здесь Георга. Он подумал, что старый Хойкен с минуты на минуту появится во всем своем великолепии зрелого мужчины и потребует шампанского.

Хойкен не выносил этот напиток в столь ранний час. Для него шампанское не имело такого большого значения, как для отца. К тому же слишком часто он видел старого Хойкена с бокалом, чтобы повторить тот же ритуал. Георг заказал два стакана минеральной воды, взял Петера Файля за руку и повел в дальний угол бара к широкому окну, из которого можно было видеть площадь — плавно скользящего скейтбордиста в черном капюшоне, группу старушек, которые фотографируются на фоне собора, пожилую пару, пришедшую от этого в ужас и благоговейно взиравшую на шпили соборной башни.

Георг точно знал, как ему действовать. Он подождал, когда принесут минеральную воду, а затем коротко рассказал Петеру, что произошло. Он говорил, не останавливаясь, не задумываясь, как будто присутствовал при этом сам, и чувствовал, что окружающая обстановка все больше успокаивает его. Хойкен вдруг понял, что ему совсем не хочется уходить из отеля, раз он задержался здесь так надолго. Казалось, в этом месте ему ничего не может угрожать, потому что абсолютно все — от расстегнутой пуговицы на рукаве до небольшого инфаркта — получает быстрое и разумное объяснение. И даже этот инфаркт — не более чем хорошо отснятый двадцатиминутный эпизод, который заканчивается уходом через запасной выход во внутренний двор гостиницы.

— Вы один из первых, кому я это сообщил, — закончил Хойкен. — Даже моя жена еще ничего не знает.

Его слова произвели на маленького черноволосого человека в стильной куртке огромное впечатление. Присущий Петеру юмор сейчас не приходил ему на помощь. Вероятно, он прикидывал в уме, сможет ли закончить свой бестселлер. Однако Георг держался по-прежнему доверительно и еще раз повторил несколько эпизодов только что рассказанной истории, чтобы они хорошенько отложились в памяти Файля. Хойкен подумал, что только этот человек может помочь разгадать загадку, которую загадал ему гостиничный номер наверху. К тому же Петер не работал на концерн и подходил для тайных, возможно долгих, кропотливых и дорогостоящих поисков, для которых у самого Георга не было времени. Они договорились о скорой встрече, и Хойкен собрался ехать в клинику. На прощание он как бы между прочим спросил:

— Да, Петер, вы встречались с моим отцом в основном здесь, не так ли?

— Да, — ответил тот. Он был еще под впечатлением от всего услышанного. — Чаще всего здесь. Вашему уважаемому отцу так было проще говорить о своей жизни. Он утверждал, что концерн — неподходящее для этого место, там он чувствовал себя недостаточно свободно.

Хойкен положил руку Петеру на плечо и еще раз кивнул:

— Тогда и мы поступим так же. Мы будем встречаться здесь, возможно, я смогу поведать вам что-нибудь интересное об отце, что-нибудь такое, чего вы еще не знаете, а может быть, и вы в свою очередь удивите меня какой-то информацией. Во всяком случае, ваша работа сейчас важнее, чем когда-либо. Продолжайте начатое и рассматривайте меня с этого момента как ваше доверенное лицо. У меня всегда найдется для вас время, но сейчас прошу отнестись с пониманием, если я вас оставлю. Я должен быть в клинике.

Петер Файль не притронулся к минеральной воде, стоявшей перед ним на круглом столике. Стакан в его руках скользил по столу туда-сюда, словно Петер хотел попасть в ритм с движениями скейтбордиста на площади. Он был похож на маленькое усохшее растение, корни которого опустили в быстродействующий яд. Хойкен никогда не видел его таким тихим. Видимо, под влиянием сильного потрясения его губы подрагивали, и Георгу было неприятно это видеть. Однако Петер был одним из немногих, кто мог позволить себе несколько утешительных слов. Многие люди зависели от отца и немало нашлось бы таких, которые его даже любили. Старик делился с ними своей силой, он старался сделать жизнь легче, чтобы не упустить удачу и еще пару десятков лет иметь хотя бы половину таких же, как теперь, фигур в шахматной партии под названием «жизнь». На такую роль Георг не годился. Он был совершенно другим, прежде всего он был человеком, которому еще не представился случай проявить свои лучшие качества. Кто знает, какие не востребованные доселе способности в нем дремали?

Георг получил карту в бюро регистрации и вышел из отеля. Теперь его красная «Мазда RX» была ему еще ненавистнее. Он сел в машину, включил двигатель и непроизвольно съежился, подняв плечи, словно ему вдруг стало холодно. Тишина, лишенная отпечатка времени, которой отель убаюкивает своих клиентов, осталась позади. Георг медленно проехал по площади, прибавил скорость и свернул на дорогу, ведущую в клинику. Он подумал о том, что по этой же дороге везли на «скорой» его отца.

Хотя Георг родился в Кёльне и провел в нем большую часть своей жизни, он не очень хорошо знал город. Он не относился к любителям прогулок, любопытство которых простирается до самых отдаленных уголков. В юности он какое-то время шатался по улицам, но это было давно. Кроме того, ему казалось, что за последние десять лет Кёльн очень изменился, хотя Георг и не мог понять, в чем именно. Во всяком случае, его поражало, как редко тянуло его теперь в центр города. Сейчас здесь появились люди, не похожие на тех, прежних, которых Хойкен понимал с полуслова. Эти люди проповедовали странные культы и ритуалы, для которых он считал себя уже слишком старым.

Возможно, он и сам был виноват в этой отчужденности. С тех пор как родились его дети, он стал слишком ревностным приверженцем семейной жизни. Любую свободную минуту он посвящал воспитанию Марии и Йоханнеса. Первые годы они с Кларой даже редко выходили на люди, так они уставали. После этого длительного периода сомнамбулического состояния, бесконечного вида окрестностей, детских колясок и игровых площадок он уже не искал общения со старыми друзьями, а его развлечения становились со временем все более примитивными. Георг стал заглядывать в забегаловки, время не хотело, как прежде, течь незаметно и плавно, вместо этого оно распадалось на тяжелые, невероятно пустые куски.

Теперь Хойкен охотнее проводил время в одиночестве. Придя с работы, он садился на велосипед и отправлялся вдоль Рейна или совершал пробежки в быстром темпе. Несмотря на свои 190 сантиметров, весил он не больше восьмидесяти килограммов. Даже в самые напряженные годы, когда большинство мужчин, измотанные работой, буквально падают и у них не остается сил ни на что другое, Георг продолжал заниматься спортом и установил для себя такой ритм жизни, который держал его в тонусе. Немного разнообразия он мог добавить, но ритм должен был оставаться прежним. Георг не жаловался и считал, что стабильная семейная жизнь очень подходит к его целеустремленности и надежности. Среди Хойкенов он был единственным, кто выбрал такой образ жизни. Урсула рано разошлась с мужем и отдала своего единственного сына в пансион, а Кристоф никак не мог решиться предложить руку и сердце одной из своих многочисленных дам.

В последние годы, однако, общаться с отцом стало труднее. До сих пор считалось, что Георг был к отцу ближе, чем его брат и сестра. Как старший, он провожал старика в его многочисленные поездки и замещал его на встречах. Кристоф был очень привязан к матери и всегда находил повод пообщаться с ней, в то время как Урсула почти так же часто с ней спорила.