Ночные тайны - Ганс-Йозеф Ортайль

Пока Георг рассматривал северный район и мечтал увидеть, как блестит на солнце река, новость распространялась по городу. На состоявшемся в полдень совещании редакторов Хойкен сказал, что не может сейчас думать о начале следующего года, для этого ему нужна стабильность и покой. На совещании должны были принять программу издания новых книг на будущий год.

Первая серьезная ошибка Георга заключалась в том, что он не рассказал обо всем сразу Минне Цех, руководителю офиса отца. Когда старый Хойкен не появился в нем, как обычно, около десяти часов, Минна позвонила в Мариенбург и узнала о случившемся от Лизель Бургер.

— Таким образом, я — последняя, кто все узнает, — бросила она Хойкену, едва тот появился в дверях.

— Простите, Минна, так не должно было случиться. Это моя ошибка, — извинился он. Только одно это предложение, никаких объяснений, и она еще предложила ему чай! Минна молча рассматривала его и, так как он больше ничего не говорил, занялась приготовлением чая. Пока вода закипала, они стояли друг против друга и прислушивались к бульканью и треску пузырьков в чайнике. Минна не выдержала молчания:

— Все в порядке, Георг, — наконец произнесла она, не догадываясь, как приятно было ему слышать свое имя. Наконец-то ему дали понять, что он не только возможный преемник, но и сын своего отца. У него возникло чувство, что момент истины, с которым он боролся в больнице, настиг его в виде легкой депрессии, вызванной воспоминаниями. Он идет с отцом, за ними бежит маленький щенок, которого ему только что подарили. Это их первая прогулка в Южном парке… Он с отцом в богемной квартире одного венского лирика. Отец гордо представляет его, своего пятнадцатилетнего сына, абсолютно равнодушному к таким движениям души поэту. Отец в афинском Акрополе, под слепящими лучами солнца, окруженный произведениями греческих классиков. Его голос охрип от волнения, и любая фраза приобретает торжественное звучание. Хойкен подумал, что в трудную минуту ему вспомнились именно эти мгновения огромной близости, когда отец был сильным и беспомощным одновременно.

Когда Минна протянула ему чашку чая, он пробормотал: «Черт возьми, опять». Он еще противился этим путешествиям в прошлое, но вдруг почувствовал: Минна точно знает, что с ним сейчас происходит. С присущим ей прагматизмом, как она часто это делала, женщина взяла свою чашку и подошла к столу, на котором лежала стопка утренней почты.

— Ну, что будем с этим делать? — спросила она, распечатывая большую пачку сигар и ставя ее на образцово пустой письменный стол.

Каждому посетителю, приходившему на прием, отец предлагал сигару, невзирая на то, что многие давно уже бросили курить. Отец всякий раз зажигал сигару и первую часть разговора только тем и занимался, что раскуривал ее. Нередко он пытался с помощью этого ритуала смягчить особенно ожесточенного собеседника. И случалось так, что уже через полчаса посетитель следовал примеру старого Хойкена, словно загипнотизированный элегантностью его умения курить сигары.

— Просмотрите еще раз почту, Минна, — сказал Хойкен. — В случаях, не терпящих отлагательства, напишите короткое сообщение, что отец болен и свяжется с адресатом сразу после выздоровления. Передайте мне важную авторскую корреспонденцию. Составьте список встреч отца на этой неделе. Я посмотрю, смогу ли заменить его в важных случаях и нельзя ли отменить другие договоренности.

Минна явно обрадовалась, получив это поручение. Если бы она позволила себе вообще о ком-нибудь высказаться, так это о Георге. Она ценила его, хотя втайне, возможно, и сомневалась, что он именно тот человек, который нужен. Для отца она делала все, прощала ему даже грубость, иногда явную. «Ничто так прочно не связывает стариков, как общий опыт послевоенных лет», — считал старый Хойкен. Тогда, в самом начале, он и Минна были в том подходящем для старта возрасте, полные наивного оптимизма.

— Просмотрите встречи, назначенные на эту неделю, — повторил Хойкен. — Кто у нас самый крепкий орешек?

— Вильгельм Ханггартнер, — ответила Минна.

— О Господи, что у него за дело?

— Он сообщил, что будет у нас послезавтра и принесет готовую рукопись своего романа.

— Это любовный роман?

— Да. Один старый писатель влюбился в молодую продавщицу книг, которая каждый день пишет ему письма.

— Предъявил ли он нам хотя бы часть рукописи, чтобы я мог прочитать и вникнуть?

— Насколько я знаю, нет. Поговорите с господином Байерманом. Он обязательно что-нибудь знает, Ханггартнер звонит ему уже три дня.

— Хорошо, я поговорю с ним. И скажите еще, что в отношении этого собирался предпринять отец?

— Обед в итальянском ресторане, который любит Ханггартнер. При этом должна состояться передача рукописи, а затем обычные благодарственные гимны и излишества. Это может продолжаться часа четыре. Когда Ханггартнер напьется вина, которое он пьет по такому случаю — марку я могу узнать, — он топает на своих двоих на вокзал, садится на обратный поезд и едет в родное гнездо, на побережье Северного моря.

— Это уж слишком для меня, Минна. Я придумаю что-нибудь другое. Позвоните ему и как-нибудь поделикатнее поставьте в известность о состоянии отца. Скажите, что я буду рад видеть его послезавтра в концерне.

Близился полдень. Хойкен не мог оторвать глаз от жизни там, на улице. Его часто успокаивал этот вид, открывавшийся сверху. Он как будто избавлял его на короткое время от необходимости принимать срочные решения. Но Георг знал, что не может долго позволить себе пустое созерцание. Ему нужно перестроиться, научиться работать по-новому, именно так, как он представлял себе это, но как он себе это представлял?

Минна Цех и Гюнтер Байерман работали в концерне уже несколько десятков лет, Хойкен знал их с самого своего рождения. Ребенком он сидел у Минны на коленях, он помнил даже игрушку, которую она ему подарила. Ее уравновешенность и строгость положительно влияли на Георга. Долгое время он считал Минну неприкосновенной, знал ее умные ответы на все вопросы и все ее наставления выполнял так терпеливо и старательно, как это может делать только влюбленный ребенок. Однажды, когда ему было девять лет, он с восхищением наблюдал, как Минна клеит на конверты марки. Иногда она позволяла Георгу помочь ей делать это. Он точно знал, что позже должен будет сам отнести аккуратную стопку писем на почту. Чтобы ни одно письмо не упало, он держал стопку обеими руками и шел по коридорам старого здания концерна сосредоточенный, совершенно поглощенный красотой своих размеренных движений.

И вот теперь он должен изо дня в день работать именно с Минной Цех. Георг спрашивал себя, возможно ли это вообще. Любой производственный психолог порекомендовал бы ему не поддерживать подобные служебные отношения, не приближать Минну к себе и воздерживаться от ссор. Когда-нибудь нужно поразмыслить над этой проблемой, возможно, даже обсудить ее с Минной, но и на это у нее будет наготове четкий ответ — что-нибудь ясное, убедительное и такое, что ему будет тяжело опровергнуть.

Порядки, царившие в концерне в прежние времена, нравились Георгу. Тогда никто не задумывался над тем, что есть старая команда, стоявшая у истоков бизнеса и сгруппировавшаяся вокруг отца, и рядом — много очень молодых сотрудников, в которых видели замену старому штату. Переезд в новое здание сопровождался расколом между этими двумя группами. Немногие старики оказались готовы перебраться сюда. Вальяжность главного фасада, оснащенные первоклассной техникой уютные кабинеты за стеклом, амбициозный шик — зеленые внутренние дворики с чахлыми деревцами и музыкой в полумраке, — им было противно смотреть на все это. Ничего не осталось от той непринужденной обстановки, которой они наслаждались в старом здании. Вскоре одно за другим создавались новые рабочие места и новое здание начала осваивать молодежь. Простые и общительные, они мало внимания обращали на музыку во внутренних двориках, зато вечерами тщательно вычищали свои кабинеты-клетки.