В ста километрах от Кабула - Валерий Дмитриевич Поволяев

та же кровь… Только почему они находятся по разные стороны камней: Есенков по эту сторону, а душок, уложивший трех его ребят, – по ту? Есенков выдвинулся из-за камней, чтобы бить наверняка, потом, прикинув кое-что, по-мужицки спокойно, будто хозяин, пекущийся о том, чтобы в деле, которое он ведет, не было дырок, выдвинулся еще немного вперед, к дувалу, за которым находились люди с оружием. Приподнявшись над землей, будто зверь, ставший в стойку перед добычей, Есенков короткой очередью сбил стрелка с крыши – тот, выронив карабин и раскинув руки в стороны, словно птица, дернулся, потом, подсвеченный строчкой пуль, которую Есенков видел по пыли, густо взбитой щелчками свинца, – поехал вперед, сбил оружие вниз и кулем полетел с крыши на землю. На крыше остался лежать нарядный заморский ящик с радостно-блесткими патронами.

В тот же миг Есенков увидел, как из-за дальнего дувала выскочили его ребята. Выгоревшими, под цвет солнца бесшумными тенями понеслись по улице, над глиняной стенкой, к которой он подполз близко, приподнялось несколько голов. Все в чалмах, глаза смазанные, удивленные, Есенков кинул в дувал две гранаты подряд, одну за другой – гранаты висели у него на поясе, под рукой, очень удобно, две гранаты – это запас сверх того, что он укладывал в лифчике, – в тот же миг и совершил стремительный бросок к камням. Чемпион мира мог бы позавидовать скорости Есенкова – он прошел к камням, как вертолет.

Залег, зажав зубами дыхание. И не только дыхание, кажется – он и сердце зубами зажал, чтобы не выпрыгивало из груди. Слышно стало, что под камнями, в сухой глубине что-то шуршит, словно бы там собрались на пир мыши, жуки, прочая живность, что вылезает на поверхность только ночью, скребутся, перебегают из одной подземной каморки в другую, пляшут под музыку, едят, чистят ходы. В следующий миг тишина была вспорота грохотом, по камням, за которыми сидел Есенков, ударил металл, от макушки центрального камня вверх полетела отбитая пулями крошка. Били из-за двух дувалов сразу.

– Ну вот, теперь здравствуйте! – пробормотал Есенков удовлетворенно, с каким-то почти необъяснимым одобрением прижался к камням. – Давайте, давайте! Лупите хоть ракетой – не возьмете!

Самым главным на эту минуту было одно – отвлечь душманов на себя, дать возможность ребятам пройти улицу. Ничего не нужно, никаких великих побед, ни золота, ни орденов – только одно: пусть ребята возьмут первый, занятый душманами дувал, и все. Тяжелая пулеметная очередь заставила камень ознобно затрястись, пули всаживались в его старую неподатливую плоть, встряхивали все тело, достигали сердцевины и уходили в сторону – камень прошибить они не могли. Пулеметная очередь слилась с автоматными, звук наложился на звук, все перемешалось.

– Лишь бы проскочили ребята! – пробормотал Есенков машинально, сжал побледневшие, словно бы чужие губы и в следующий миг вскинулся, будто освобождаясь от одури, зашептал горячо, ожесточенно: – Ну пройдите же, ребята, ну пройдите без потерь, ну! – он был готов молиться сейчас какому угодно Богу – мусульманскому, католическому, христианскому, иудейскому, готов был продаться кому угодно, лишь бы никого из ребят больше не зацепила пуля. – Ну проскочите же, ну! Ну, пожалуйста!

Засек движение за ближайшим дувалом и, пропустив хриплую струю пуль, прошедшую сбоку камней, высунулся, дал очередь по головам, всплывшим над выщербленной глиняной стенкой. Головы немедленно исчезли. Есенков спрятался, замер. Камень, в который он попытался вжаться, вновь задрожал под тяжелой пулеметной очередью.

– Из дешека, из дешека бьют, – проговорил он без особого изумления, хотя изумляться было чему: ДШК – пулемет крупнокалиберный, из него душки по вертолетам садят, стреляют экономно, поскольку патроны дорогие, иногда даже бьют одиночными, а тут лупят, не жалея… по одинокому сержанту! – Тьфу! – плюнул Есенков и выругался.

Очередь перепоясала камень в нескольких направлениях и стихла. Автоматы продолжали трещать. Есенков перекатился на противоположную сторону своего дота и выглянул в щель. Ребят на улице не было – их отсекли, и они опять укрылись в дувале. Похоже, на этот раз в том, где сидел Есенков. С овцами, арбой и подпертыми дверями.

– Та-ак, – поскучневшим голосом проговорил Есенков, – дело ясное, что дело темное. – Ощутил тревогу, что-то настороженное, тоскливое, способное вывернуть человека наизнанку – и не только его, а человека более твердого и опытного. Ребят душманы отсекли, теперь, вторым пунктом они попробуют отсечь его, окольцевать и выудить, будто личинку, из каменного кокона. Вот оно, «дело темное», вызывавшее у него тревогу и тоску. Неожиданно почувствовал, что тень, – словно бы налетает крупный, с жестоким нравом орел, – отшатнулся, уходя от этой тени в сторону, в следующий миг над ним прошла горячая струя пуль, такая горячая, что Есенков не только лицом и руками, он даже ногами, обутыми в сбитые, но еще крепкие кроссовки, почувствовал ее. – Вот те, бабушка, и серенький козлик!

Сбоку, из ближнего дувала ударили автоматы – душманы очухались, поняли, что за камнями сидит один человек, всего один, дружно замолотили по есенковскому доту. «Один ствол, три, четыре, шесть… Семь. Семь стволов, – посчитал Есенков, – в одном дувале семь стволов. А в другом? Столько же, наверное… Во всяком случае, не меньше. Не много ли на одного человека?

Стрельба, что вели из ближнего дувала, стихла, будто по команде, Есенков перекатился к краю, выходящему на этот дувал, выглянул – над дувалом поднялись семь голов в чалмах. Дал короткую точную очередь – головы исчезли, будто поплавки, утянутые под воду рыбой.

Когда он выглянул в следующий раз, голов было уже пять. Попал? Попа-ал! – возникло в нем ликующее, но радовался Есенков недолго, стер кровь со щеки, – ведь криков-то никаких ее было. Нет, не попал. Тогда почему же их пять, а не семь? Перегруппировываются? Или через дорогу? Утекли в соседний дувал? Но через дорогу им не дадут перейти ребята – они, слава богу, должны простреливать улицу. Хотя автомат не достанет далеко… И все равно не пойдут через дорогу, побоятся, – в это время пулеметная очередь остригла верх у камня, на панаму швырнуло пригоршню крошки, колючие осколки ссыпались за воротник, больно впились в тело. Сержант крепко сжал рот: камень – не свинец – а все же почему их стало пять, куда испарились двое?

Очередь снова встряхнула камни, оглушила Есенкова – пулемет бил теперь часто, не переставая; Есенков понял – пулеметчик прикрывает душков, а те ползут сейчас к камню, чтобы прихлопнуть сержанта в этой каменной коробке.

Губы у Есенкова невольно дернулась – тяжело быть одному. Но хоть кто-нибудь прикрыл спину! Он затянулся горьким, пахнущим порохом, железом и еще чем-то противным, перегорелым, воздухом – земные милые запахи, жившие в нем, исчезли, остались только боевые, от которых