Воображаемый враг: Иноверцы в средневековой иконографии - Михаил Майзульс

Взгляд исследователя часто нацелен на то, чтобы распределить персонажей старинных изображений по этноконфессиональным группам. Однако во многих случаях сделать это непросто. Несмотря на агрессивный антииудаизм позднесредневековой проповеди и иконографии, внешние маркеры, позволявшие отличить иудеев от римлян во многих евангельских сценах, были ненадежны и подвижны. Коварный и хитрый скорпион, очень часто использовавшийся как символ иудаизма, нередко маркировал не иудеев, а язычников и порой соединялся с имперским орлом. Одни и те же персонажи Страстей – воины, бичевавшие Христа в претории, или центурион, признавший его сыном Божьим, – могли изображаться то с римскими, то с иудейскими атрибутами. Всех, кто участвовал в истязаниях и казни Христа, а также людей из толпы, проклинавшей его, изображали максимально отталкивающими – как в средневековом искусстве и подобало грешникам. Однако никаких этноконфессиональных знаков (от опознаваемого типа лица до особых деталей одежды или символики на гербах и флагах), которые ясно бы указали, кто они, на изображении часто не было.

Вероятно, что многозначность атрибутов, маркировавших истязателей и палачей Христа, часто была намеренной. В одних случаях всех или почти всех врагов Спасителя с помощью этих знаков записывали в иудеи или соотносили с ними. В других – антииудейское послание и вообще этнорелигиозная идентичность убийц, напротив, отступали на второй план. Основная цель многих изображений Страстей состояла в том, чтобы вызвать максимальную ненависть к богоубийцам и максимальную самоидентификацию со страданиями Христа. Послание страстны́х жестокостей было, прежде всего, не историческим, а вневременным. Оно напоминало о том, что людские грехи (и прежде всего грехи самих христиан, к которым были обращены эти образы) продолжают истязать Христа, как некогда его истязали римляне с иудеями.

Многие грешники каятся, а потом вновь начинают грешить. Тем самым они, как сказано в Послании апостола Павла к евреям (6:6), «снова распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему». Такое предостережение регулярно звучало из уст позднесредневековых проповедников. Историки называют эту идею «продолжающимися» (или «непрекращающимися») Страстями[384]. Так, Лудольф Картузианец в «Житии Христа» предостерегал паству, что всякий раз, когда человек совершает смертный грех, он вновь подвергает своего Спасителя бичеванию[385]. О том же говорилось в многочисленных рукописях «Зерцала человеческого спасения». В этом популярном трактате Страсти представали «как продолжающийся процесс, в котором участвуют все грешники». Они вновь распинают Христа. Причем «больше грешат те, кто оскорбляет Христа царящего в божественности (in divinitate), чем те, кто распинал его, когда он обретался в человечности (in humanitate)». Тот, кто без страха грешит или кичится своими грехами, вновь изготавливает крест для распятия; тот, кто перекладывает вину за свои грехи на Бога, презрительно плюет в лицо Христа; тот, кто обещает ближнему то, что не собирается исполнять, вместе с иудеями его высмеивает и оскорбляет; тот, кто из благ, дарованных ему Господом, не подает милостыни, вместе с Иудой продает Спасителя; тот, кто под покровом истины проповедует ересь, протягивает Христу уксус, смешанный с желчью[386].

На изображениях преисподней, которые в позднее Средневековье создавались в разных концах Европы, можно увидеть множество всевозможных табличек, флагов, щитов и прочих опознавательных знаков, призванных помочь зрителю сориентироваться в этих карательных пейзажах.

Самый простой пример – это подписи, которые объясняли, какой именно грех карается в каждом из отсеков ада, или идентифицировали конкретных грешников: Иуду, Ирода, Пилата, Магомета, Аверроэса и др. Изображения загробных мук, которые вырезали из камня над вратами готических храмов или писали на их стенах красками, в первую очередь требовались для того, чтобы через страх отвратить верующих от греха. «Повидав», как тяжко приходится проклятым в аду, они должны были сделать все, чтобы самим туда не попасть после смерти. А для этого им было необходимо усвоить азы моральной доктрины и твердо знать, какие пороки ведут в преисподнюю.

К XIV–XV вв. изображения адских мук стали как никогда подробны и дидактичны. К примеру, чтобы запечатлеть в сознании верующих систему из семи смертных грехов (гордыня, зависть, гнев, уныние, алчность, чревоугодие, похоть), инфернальное царство часто делили на семь отсеков. В одном алчным скупцам заливали в рот расплавленное золото; в другом гордецов подвешивали вниз головой; в третьем чревоугодники, прикованные рядом со столом, полным яств, не могли до них дотянуться (либо, наоборот, бесы заталкивали им в глотки нечто отвратное – жаб, змей и других гадов) и т. д. Отсеки нередко делились на регистры поменьше, предназначенные для различных подкатегорий грешников[387]. Что именно привело того или иного узника в преисподнюю, зритель должен был понять из самого наказания. Кроме того, ему помогали подписи – где-то их пускали прямо по фону, поверх фигур и инфернальных пейзажей, а где-то помещали на специальные таблички или свитки[388].

I.4.1. Порой в инфернальных сценах появляются флаги, которые не несут никакой идентифицирующей информации, но ясно напоминают зрителю о природе загробного наказания. В одной из рукописей «Божественной комедии», созданной в Тоскане около 1450 г., навстречу Данте и его провожатому Вергилию выходит толпа «малодушных» (ignavi) – «тех жалких душ, что прожили, не зная/ни славы, ни позора смертных дел. / И с ними ангелов дурная стая, / что, не восстав, была и не верна / Всевышнему, средину соблюдая. / Их свергло небо, не терпя пятна; / И пропасть Ада их не принимает, / Иначе возгордилась бы вина» («Ад», III, 35–42; перевод М. Лозинского). Предводитель этой делегации, нагой клирик (на его принадлежность к духовному сословию указывает выбритая на макушке тонзура), держит белый раздвоенный флаг с изображением адского пламени.