Пиранья. Первый бросок - Александр Бушков

– Надежнее, конечно, с грунта. Проще для возвращения.

– Да, конечно... Словом, большой процент вероятности, чтоэто именно подлодка.

– Примем к сведению,– согласился Дракон.– Вероятность отнюдьне стопроцентная, но примем к сведению... Второе важное соображение. Кто бы онини были, к официальным властям республики не имеют никакого отношения –иначе в нас давно и весело пулял бы предупредительными очередями какой-нибудьсторожевик... Они здесь тоже украдкой, как и мы. А это значит, что палка имеетдва конца. С одной стороны, они ни за что не побегут жаловаться на нас властям.С другой же – будут действовать предельно жестко, поскольку понимают, чтомы тоже не побежим с жалобой к властям... Если это примитивные, рутинныешпионы – они постараются побыстрее смыться, справедливо посчитав, чтоузнали вполне достаточно. А вот если они тоже пришли за побрякушками с«Агамемнона»... Тогда добром не отстанут. Мотивы на поверхности: как бы жирноих ни финансировало государство, а не проходящий ни по каким бумагам,неподотчетный подарочек в двадцать-тридцать миллиончиков долларов – вещьзаманчивая.

Мазуру только сейчас пришло в голову: «А куда пойдут у насвырученные за клад денежки?» Но по здравом размышлении он понял, что радивящего душевного спокойствия не стоит ломать над этим голову: не лейтенантскиеэто раздумья. Очень может оказаться, что и не адмиральские тоже...

– Внимание, товарищи офицеры! – сказал Дракон.–Переходим на предусмотренный инструкциями режим осадного положения. Техническимобеспечением операции есть кому заняться, а нас в первую очередь должныбеспокоить чисто военные аспекты. С этого часа – круглосуточное, посменноедежурство в шлюзовой боевой «тройки» в полной готовности. График составиткапитан-лейтенант Триколенко. Дежурство постоянное, независимо от того,работают на «Агамемноне» пловцы или нет. Работы по подъему ценностейпрекратить. Выждем до рассвета во избежание возможных провокаций. Нельзяисключать все же, что это не конкуренты, а «политики» с задачей поймать суднона чем-то недозволенном... Если до рассвета ничего не произойдет – работыпо подъему ценностей продолжаются со стахановской энергией. Капитан-лейтенантСамарин, боюсь, вам тоже придется включиться... Не забыли еще, как аквалангнадевать?

– Никак нет, не забыл,– без выражения сказал Лаврик.

– А я? – спросил Лымарь.

– Вам, доктор, лучше побыть на борту, как единственномупосвященному эскулапу. Милейший доктор Викентьев, конечно, никому постороннемуне побежит рассказывать, если к нему приволокут нестандартного пациента, хотябы оттого не побежит, что мы – в открытом море. Но все равно седенький штатскийинтеллигент может отреагировать совершенно неадекватно, когда к нему на столплюхнут субъекта в гидрокостюме и с ножом в спине... Далее. С завтрашнего утравсе будут работать вооруженными. Триколенко, можете вскрыть оружейную... Полныйбоекомплект. Еще раз прошу прокрутить в памяти все, что я говорил о покойномстаршем лейтенанте Волкове. Кончились сопли, началась война. Вы обязаны битьпервыми. Воодушевления ради могу уточнить: я в ближайшее же время свяжусь снашими кораблями в Индийском океане. Пора подтянуть к месту действия парочкуэсминцев, командование такую возможность предусмотрело. Думаю, это вас чуточкуподбодрит... но задачу не облегчит. Даже если наверху соберется весь Балтийскийфлот, на глубине это вам ничуточки не поможет... Вопросы есть? Нет? Прекрасно.Да, старший лейтенант Мазур... Можете получить у доктора сто граммовмедицинского спирта, но употребить извольте в разбавленном виде, а вотдогоняться не смейте. Шарахнуть стакан – и спать. Триколенко, Мазур насутки получает увольнительную, подчеркиваю, в виде поощрения за умелые действияи за... бобра. Все свободны.

* * *

...Ничего не было, кроме громадной, сосущей тоски. Полныйстакан алкоголя, получившийся из спирта, помог, но не особенно. Он стоял уперил и пустыми глазами смотрел, как на горизонте буйствуют дикой прелестьюкраски заката. Подсвеченные последними лучами облака сияли розовым, золотым,багряным, золотая рябь подрагивала на морской глади, по зеленоватому небупротянулись яркие сполохи, но от этого на душе стало еще безнадежнее. На фонеэтой безумной, многоцветной красы смерть друга смотрелась особенно жутко, и вголове назойливо звучала старая, еще камраньских времен, сочиненная до нихпесенка:

Теребит карту пальчиком

военный атташе.

Его «тюленьи мальчики» —

не из папье-маше.

Он им дает командочку:

мол, в пасмурную рань

лихой подводной бандочкой

наведаться в Камрань.

Мол, спят там по утрянке...

Мол, выйдет вам почет...

Вот только энтот янки

Нас не берет в расчет!

Мы ж тоже не бумажные!

Пусть платят им втройне,

смогем любую вражину

прижать на глубине.

Мы все на драку годные,

и вновь завертит нас

кадриль моя подводная,

глубинный перепляс...

Пусть помнит мир подлунный —

что мы всегда в цене,

и девочка Фортуна

нас ждет на глубине...

А получилось совсем не так. Для Волчонка по крайней мере. Небыло там Фортуны, а если и попалась, то не для него...

– Сирил, почему вы такой грустный? Такая красота...

Он обернулся, непонимающе уставился на Мадлен – онастояла под ручку с покоренным, нет сомнений, лейтенантом Ожье. Без малейшегосмущения пояснила:

– Мы с лейтенантом только что сошлись во мнении, что обасчитаем закат самым прекрасным зрелищем на Земле...

Мазуру пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить:для всего окружающего мира ровным счетом ничего не произошло. Наверху всепристойно, благополучно, мирно и тихо. Трупы в потаенном холодильнике... строгоговоря, их как бы и нет.

– Извините,– сказал он, неуклюже отходя.– Вымотался ячто-то, в собеседники не гожусь...

«Зубами грызть буду,– подумал он, нетвердыми шагаминаправляясь в каюту – алкоголь все-таки подействовал.– Руками глоткипорву, если что...»

Правду все же говорят, что утро вечера мудренее. Утреннеенастроение Мазура никак нельзя было назвать не то что веселым, но дажебезоблачным, однако кое-что серьезное с ним произошло. Тоска и боль хотя иостались, превратились в часть души, в кусочек сознания. Вчера они переполнялидушу так, что ни для чего другого не оставалось места, а сегодня тоскливая боль,вот странно, вот чудно, стала привычной. С ней можно было жить дальше – идаже отвлекаться на окружающее и окружающих, не испытывая при этом стыда.Наверное, так чувствуют себя люди, потерявшие руку или ногу, когда ранаокончательно заживет. Нет больше руки, но жизнь не кончается...