Изгой - Юрий Никитин

— Не печаль наша страшна, а наши дешевые радости.

Гелон не понял сразу, спросил, не страшась уронить достоинствоправителя, который знает, оказывается, не все на свете:

— Почему?

Окоем ответил, все еще не спуская глаз с Олега:

— Человек радуется... и останавливается. Кажется, чтовот уже сумел, достиг, получил, добился. А человек, у которого в сердце печальи неспокойство, может дойти до Края света. А если печаль и щем в груди неоставят его за это время, то пойдет и дальше. За Край... Не допытывайся. У нассвоя дорога. А он пусть идет своей.

Олег спросил, переводя разговор на другое:

— Гелон, мы не перестаем дивиться изобилию в твоейстране. Как тебе это удалось?

Гелон развел руками:

— Сам удивляюсь. Нет, правда, не прикидываюсь!Понимаешь, я никогда не любил сражений. Агафирс и Скиф вечно дрались либо другс другом, либо вместе нападали на кого-то посильнее, пропадали на охоте, а я...гм, домики из песочка строил, раненых зайчиков подбирал, лечил, а потомвыпускал, пробовал муравьев убедить жить дружно... У нас во дворе жили мелкиечерненькие и крупные красные, так вот они постоянно воевали, а мое детскоесердце кровью обливалось, я ведь любил и тех, и других... Словом, когда мы соСкифом ушли, то со мной ушло немало народа. Меня назвали тцаром, хотя какой ятцар? Мы построили этот город, а потом заморились каждый год переноситьгородскую стену дальше.

— Что, так быстро плодитесь?

Гелон вяло отмахнулся:

— Плодимся — да, но к тому же к нам едут отовсюду. Ну,те, кто воевать не любит. Не поверишь, но таких набралось очень много!

— Поверю, — сказал Олег.

Скиф сердито сверкнул глазами. Мужчины, которым не нравитсявоевать, — трусы. Жалкие трусы.

— Но все равно, — сказал Гелон, — я велелставить стены крепкие, а стражей назначил из самых чутких. Те кто не любитвоевать, — лакомая добыча.Потому у нас почти нет хорошей конницы, ибо несобираемся никуда в походы, зато у нас самые крепкие стены, а на стенахдостаточно камней, смолы и всякого оружия, чтобы внизу полегло огромноевойско!.. А наши колдуны неустанно укрепляют мощь стен, выявляют лазутчиков...

— Попадаются?

— Чересчур много, — вздохнул Гелон. —Поверишь ли, даже из таких стран бывают, что и слыхом о них не слыхивал! Чтобынапасть на нас, им надо пройти десятки земель, где их перебьют раньше. Норыщут, выведывают, таятся... Явились бы открыто, я бы сам все показал! Такимистенами любой правитель бы хвастался. А так приходится их всех на кол. Прямо нагородской площади, чтобы все видели...

Скиф сказал ехидно:

— А я слышал, что в твоей стране вот уже лет десятьникого даже не пороли! Так и знал, что брехня.

Гелон задержал цыплячью ножку у рта, в глазах были изумлениеи обида.

— Почему брехня?.. Последний раз подданного казнили всамом деле лет пять тому. А это чужаки...

— Их не жалко?

— Да нет, просто они уверены, что лучше украсть, чемпопросить. И чтобы мои подданные убедились, что это не так, все лазутчикиумирают на городской площади долго, очень долго... Правда, я велел на ночь ихдобивать, чтобы не мешали спать криками.

Олег спросил деловито:

— А казнь свершаешь утром?

— Не слишком рано, — ответил Гелон рассудительно —Чтобы народ выспался после трудового дня, позавтракал, пришел на площадь вхорошем настроении. Вот тогда и начнётся это... даже не казнь, как считаютнекоторые! Наглядный урок всем, кто смотрит, что законы лучше выполнять. Лучшеи безопаснее. А если жизнь чем-то трудна, то приди и скажи управителю, а еслитот не сможет помочь, то мне. Разве не понятно что я кровно заинтересован,чтобы все жили богато и счастливо? Счастливые не бунтуют, не разбойничают. А сбогатых больше идет денег в казну. К тому же, наслышавшись, что у нас тут чутьли не вирий, сюда едут и едут переселенцы... Страна Гелония растет!

Скиф все это время ёрзал, словно из сиденья торчал острыйшип. Ел то очень быстро, то вообще замирал, а взгляд устремлялся поверх голов втревожную и грохочущую копытами даль, в глазах мелькали отблески пожаров, тампроносились призрачные фигуры всадников, падали люди, рушились стены.

Гелон говорил все тише, сбивался, он тоже видел глаза брата,и лицо правителя Гелонии становилось все несчастнее.I

Скиф со стуком отодвинул тарелку. Гелон тут же замолчал,напрягся. Олег опустил глаза, стало неловко за то, что сейчас произойдет.

— Брат, — проговорил Скиф. — Три дня тому мывстретили старого воина, тот ехал, задумавшись, потом услышал наших коней, вскинулголову, увидел нас. Никогда не забуду, с какой радостью и счастьем онвоскликнул: «Колоксай!..» А потом помрачнел, сказал недружелюбно: кто бы ты нибыл, незнакомец, ты не имеешь права быть настолько похожим на лучшего из людей— его тцара Колоксая!.. Понимаешь, чужой человек назвал его лучшим из людей!..

Гелон кивнул, он соглашался, что их отец — лучший из людей.И пусть каждый простолюдин, каждый человек на свете считает именно своего отцалучшим из людей, но все равно, лучший из лучших — Колоксай, отец Гелона, Скифа,Агафирса...

— А Миш была тогда лучшей из женщин, — добавилон —Всё-таки отец был не совсем прав, что взял её обманом... Нет-нет, я неоправдываю её! Я ведь тоже ушёл, разве ты забыл?.. Она и сейчас, говорят, самаякрасивая из женщин на всем белом свете. Недаром отец сходил по ней с ума,недаром пошёл на такую хитрость...

Скиф, вскипев, ударил кулаком по столу, вскочил:

Ты осуждаешь отца? Отца?

Гелон сказал мягко:

— Скиф, я тоже ушёл. Помни, я не простил её и тожеушёл...

Скиф некоторое время испепелял его взглядом, нехотяопустился. Олег молчал, рассматривал карту.

— Мы должны отомстить, — сказал Скиф мертвымголосом. — Убийство нашего отца не должно остаться безнаказанным!

Гелон сказал тихо:

— Но как?

— У тебя же тцарство! Не думаю, что оно уже сейчасуступает владениям Миш.

Гелон повторил настойчивее:

— Как? Как ты мыслишь мстить?

Скиф огрызнулся:

— Как? Как все мстят. Месть — святое дело, угодноебогам и сердцу человека.

— Но кому? — спросил Гелон. — Ты понимаешь,что говоришь? Если бы речь шла о соседе — другое дело. Но на той стороне —мать! Это она убила. И ты... ты говоришь, что надо убить мать? Нашу мать? Даже— нашу маму?

Скиф скривился, кулаки на столе сжались так, что заскрипелакожа. Сквозь стиснутые зубы процедил люто:

— А что предлагаешь ты? Оставить зло безнаказанным?