Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России - Дэн Хили

Они были сгруппированы с другими статьями, составлявшими «пережитки родовых обычаев» – в отличие от половых преступлений, которые находились в отдельной главе, регулировавшей преступления против личности. Мужеложство, указанное также под своим местным наименованием – «бачебазство» (как добровольное, так и насильственное) – запрещалось первыми двумя статьями. Следующая статья запрещала совершение этого же акта с несовершеннолетними или малолетними. Уникальной для советского законодательства была статья 278 кодекса, запрещавшая сексуально домогаться мужчин. Ее формулировка повторяла принятый в 1923 году прогрессивный закон РСФСР, запрещавший сексуально домогаться женщин[675]. Введение этого необычного постановления о запрете сексуальных домогательств взрослых мужчин красноречиво свидетельствовало о беспокойстве большевиков о том, что узбекских мужчин могли вовлекать в проституцию. Подобно женщинам российской советской республики, узбекских мужчин надо было защищать от насилия и давления, которые, как считалось, могли быть использованы для принуждения к сексуальному обмену и даже проституции. Запрет сексуального домогательства также подчеркивал распространенное представление, что социальная среда – причина однополых отношений в данном контексте; мол, податливые, но «нормальные» мужчины могли попасть под влияние «родовых» элементов и быть насильственно вовлечены в мужеложство, что не отвечало их природным наклонностям.

Традиционная позиция властей касательно молодых юношей была отражена в статьях 280–282, касавшихся преступлений против бачи. Бачебазство, то есть «содержание лиц мужского пола (бачи) для мужеложства, а также подготовка и обучение их этому» влекло за собой максимальное наказание в виде лишения свободы на пять лет, если жертвы были совершеннолетними мужчинами, и на восемь лет, если они не достигли совершеннолетия. Заключение соглашений между содержателями бачи и родителями или попечителями, которые продавали своих сыновей в проституцию, было запрещено статьей 282. Максимальное наказание в отношении родителей за это преступление составляло три года, в то время как содержатели бачи могли получить до пяти лет лишения свободы. «Сводничество, а также вербовка мужчин для мужеложства» были отдельным преступлением и также зеркально отражали стандартное применение этой статьи по половому признаку (в отношении женщин, вовлекаемых в проституцию), которое можно было найти в других уголовных кодексах советских республик[676]. Еще один статут в этом кодексе, также уникальный среди УК советских республик, содержал запрет на «устройство общественных увеселений (базмов) с участием бачей» (статья 281). Максимальное наказание за это преступление предусматривало три года. Содержатели притонов юношей-проститутов рассматривались большевистскими законодателями как классово чуждые капиталистические элементы, которые заключали сделки с бедными семьями ради вовлечения детей в сексуальную эксплуатацию и использования их в публичных празднествах. В первом туркменском УК 1927 года большевистскими юристами был принят сходный, но менее проработанный текст, направленный в первую очередь против тех, кто совершал преступления с вовлечением в них несовершеннолетних бачей[677].

Некоторые комментарии, прозвучавшие из уст юристов советских России и Украины, отражают различия между биомедицинским подходом к гомосексуальности в этих республиках и моделью, базирующейся на социальных условиях, характерных для прочих регионов Советского Союза. В Москве П. И. Люблинский утверждал, что на востоке страны, где традиции позволяют «более зажиточным и властным элементам эксплуатировать зависимость более слабых», гомосексуальность справедливо рассматривается как «бытовое преступление»[678]. Юристка из Одессы, Е. П. Френкель, считала запрет мужеложства в Азербайджане мерой защиты невинных «ввиду его [мужеложства] крайнего распространения». Ожидалось, что «новая культура» заменит старые устои жизни, что спорт и образование оздоровят половые отношения, и насилие над молодыми людьми перейдет в разряд редких явлений патологического характера[679].

Стремление социализма искоренить в неславянских республиках формы однополого эроса, вызываемые культурными обычаями, подчеркивали несогласованность применяемых подходов: если сексуальные меньшинства европейского, «цивилизованного» центра были отданы в ведение медицины, то на нехристианской «отсталой» периферии они рассматривались как эндемическая форма развращенности. Не имело значения, что некоторые личности в окраинных республиках могли быть «врожденными гомосексуалистами» и потому менее всего виновными в своей сексуальности. Для юристов и бюрократов Комиссариата юстиции подобное противоречие между декларировавшимся Советским Союзом прогрессивным подходом к половым вопросам и его политикой в отдаленных регионах не выглядело проблематичным. Эти различия упоминались лишь мельком или вообще игнорировались[680]. В ответе Народного комиссариата юстиции РСФСР на запрос Научно-гуманитарного комитета М. Хиршфельда о положении советских гомосексуалов в 1928 году сообщалось, что «в отдельных республиках, где педерастия особенно распространена», она наказуема[681]. Комиссариат не видел необходимости разъяснять, на основе чего делались выводы о распространенности «педерастии» и почему было принято решение о ее преследовании за пределами европейской части Советского Союза. Подобный лаконизм, по-видимому, объяснялся, хотя бы отчасти, противоречивостью взглядов большевиков на однополую любовь. Тем не менее сам язык законодательства, особенно в зеркальных статьях УК, касающихся разных полов и посвященных половым домогательствам и сводничеству (в которых внимание с женщин переводилось на мужчин), свидетельствовал, что в «отсталых» республиках инверсии маскулинности вызывали особое беспокойство советского режима. С этими проявлениями «пережитков родовых обычаев» власти предпочитали бороться, не привлекая к ним особого внимания, поскольку эти действия шли вразрез с наступившей в европейских частях Советского Союза модерностью в регулировании половых отношений.

Утопическая медицина придумывает «трансвестита»

Лишь немногие аспекты советского общества остались не затронутыми первой пятилеткой. Трансформация экономики бывшей Российской империи в социалистическую была новаторским предприятием, попыткой за десятилетие достичь того, чего Западная Европа добилась за сто лет промышленной революции.

Мелкие крестьянские хозяйства должны были быть объединены в колхозы, механизация труда в деревне обеспечила бы высокий рост производства. Государственные инвестиции в отрасли промышленности (уголь, нефть, электроэнергия, железо и сталь) преследовали целью построение передового (по марксистской терминологии – индустриального и городского) хозяйства; на страже внешних рубежей завоеваний революции стоял военно-промышленный комплекс, не уступавший в мощи ВПК капиталистических стран. Ни один из этих амбициозных проектов не мог быть воплощен без громадных социальных трат, а в случае сельского хозяйства не обошлось без практически гражданской войны в деревне. Коммунисты поставили целью не только изменить Россию экономически, но и создать нового человека. Культурная революция должна была трансформировать привычные методы труда и развлечения, мысли и действия индивидов. Конечно, это потребовало и трансформации его влечений.

На заре первого пятилетнего плана утопические мечты рождались в политической атмосфере оптимистического энтузиазма. Шейла Фицпатрик поясняет, что энтузиазм не ограничивался только членами коммунистической партии или ее молодежного крыла (комсомола), но распространялся также на науку и академические дисциплины, где как марксисты, так и немарксисты выражали «явно эксцентричные» идеи[682]. Культурная революция развязала руки новаторам, предлагавшим «ранее представлявшиеся смехотворными» схемы переделки экономической и социальной жизни. Под давлением проводившейся в то время антибюрократической кампании правительственные органы оставили привычную осторожность и поддержали тех, кто предлагал новые видения в архитектуре, технике и культуре[683]. Здравоохранение также не осталось в стороне от этой мобилизации против установившихся иерархий.

Дебаты относительно природы