Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России - Дэн Хили

type="note" l:href="#n_704">[704]. Мужскую фемининность можно было представлять только как чуждую, отсталую и трагичную, в то время как маскулинизация женщины ассоциировалась с компетентностью, властью и, по сути, с верностью ценностям модерности (непременно русским), к которым вела революция.

Последний вопрос, обсуждавшийся в ходе данной дискуссии, отражал утопические ожидания времени. Он касался просьбы Каменева сделать из него женщину путем хирургического вмешательства и замены документов. Ведущий практикующий психиатр П. Б. Ганнушкин подтвердил, что «такие вопросы постоянно встречаются» – следовательно, подобная проблема существовала и в России, и ее нельзя было игнорировать как исключительную для Германии. В то самое время под наблюдением в его московской клинике находилась женщина, желавшая стать мужчиной, и он выразил обеспокоенность относительно правового положения врачей, пытавшихся выполнить подобную операцию. Перспектива перемены пола, как в случае с трансвестизмом, выдвигала на первое место проблему зарегистрированного пола такого гражданина. В этой связи Ганнушкин и другие присутствующие постоянно подчеркивали, что врачи не могут работать с такими пациентами без взаимодействия с государственными органами, которые могли бы изменить официально зарегистрированный пол пациента (через ЗАГС, учреждение Комиссариата юстиции)[705]. В равной степени вызывал беспокойство вопрос об уголовной ответственности врачей в таких ситуациях. Ганнушкин сослался на дело 1928 года, которое он рассматривал в Московском городском отделе здравоохранения (Мосздрав), когда «врач изменял пол и из мужчин делал женщин и наоборот путем довольно примитивных хирургических операций. Нам пришлось просмотреть громадное количество историй болезней одних и тех же лиц, фигурировавших как Константин, Екатерина и т. д.». Дело не дошло до суда, поскольку Мосздраву удалось спустить его на тормозах: «Мы вышли из затруднения так: написали, что это редкий случай, когда психопаты-больные попали к врачу-психопату. Правильно это или нет, [но] это дело улеглось»[706]. Судя по всему, Ганнушкин сомневался в правильности подобного решения. Его слова были ближе всего к просьбе об этическом руководстве к действию из всего, что звучало на заседании. Но откровенность ученого также подталкивала к мысли, что изменение пола человека вполне реально являлось делом недалекого будущего. Этот прогноз отражал как уровень развития науки, так и утопизм культурной революции[707].

Казалось бы, в результате этих дискуссий проблема «среднего пола» должна была обрести некую законченную форму. Ведущие нейропсихиатры Советской России заявляли, что при рассмотрении случаев «трансвестизма» необходима «экспертиза в каждом отдельном случае». Они постановили, чтобы «весь этот вопрос во всей его широте и со всеми возможными отклонениями» был передан на рассмотрение Межведомственной комиссии комиссариатов здравоохранения и юстиции[708]. Подобно межведомственной комиссии по борьбе с проституцией, созданной в 1922 году Комиссариатом здравоохранения, смешанная комиссия по «трансвестизму» была призвана придать проблеме половой аномалии драматический накал. Разнообразные, противоречивые и весьма непростые вопросы сексуально-гендерного диссидентства следовало передать под эгиду медицинской и биологической (прежде всего гормональной) науки при содействии органов юстиции и соблюдении режима регистрации личности. Призвав создать Межведомственную комиссию, Ученый медицинский совет Комиссариата здравоохранения дал понять, что медицина укрепит свою роль ведущей отрасли по данному вопросу. Правда, медицинским чиновникам хотелось, чтобы была внесена ясность и официально решен «вопрос о праве трансвестистов (sic!) вступать в брак с лицами того же пола и о праве производства операций по изменению пола у трансвестистов»[709].

Этот «явно эксцентричный» эпизод времен культурной революции помогает понять и другие. Так совпало, что в 1929 и 1930 годах были изданы именно те тома двух главных советских энциклопедий (Большой медицинской и Большой советской), которые содержали статьи о «гомосексуализме»[710]. Они были полны оптимизма касательно того, что в недалеком будущем будут открыты биологические механизмы половой аномалии, а также выражали либертарианский энтузиазм о принятии гомосексуальной личности обществом. Редактор первого издания Большой медицинской энциклопедии, народный комиссар здравоохранения Н. А. Семашко поручил психиатру М. Я. Серейскому написать статью о гомосексуальности. Это свидетельствовало о признании заслуг молодого ученого в области исследования эндокринных аномалий. Опираясь прежде всего на открытия Штайнаха, но апеллируя и к сексологическим исследованиям Хиршфельда и к его поддержке эндокринной гипотезы, Серейский занял в своей статье непреклонную позицию в пользу биологической и конституциональной этиологии однополого влечения. Он резко отрицательно отозвался о психопатологических теориях однополого влечения и законодательном запрете гомосексуальных актов, расценив их как устаревшие. В статье 1930 года на ту же тему в Большой советской энциклопедии Серейский связал эндокринную гипотезу с одобрением борьбы Хиршфельда «за отмену закона против гомосексуализма в Германии» и выразил уверенность что «отчужденный» гомосексуал вольется в «новый коллектив»[711]. Как дань времени следует расценивать добавление редакцией в статью «этнографического очерка» П. Ф. Преображенского о «гомосексуальной любви» в среде так называемых малокультурных народов[712]. В культурах малых народов Крайнего Севера (чукчи, коряки и камчадалы) или в советских «азиатских» культурах (под которыми он подразумевал «исламские») истоки гомосексуальности «носят по большей части социальный характер», а не биологический. На обширной территории Советского Союза встречались образчики обеих европейских интерпретаций сексуально-гендерного диссидентства: медицинской, присущей «цивилизованным» обществам (где гомосексуалы составляют меньшинство), и антропологической, относимой к «первобытным» культурам (где гомосексуальность широко распространена).

Статьи Серейского были вершиной айсберга. Его малораспространенная и эксцентричная поддержка гормональной теории и политики эмансипации являлась порождением иллюзий на очередном витке истории. Возникнув в атмосфере утопического энтузиазма, направленного на изменение общества и реализацию фантастических проектов, идеи Серейского не были чужды взглядам научных руководителей Народного комиссариата здравоохранения. Новаторы с утопическими мечтами не принимали во внимание негативные прогнозы сторонников психопатологической модели половой перверсии и вынашивали планы социального переустройства для советского «трансвестита», пусть и ограниченные гендерными и культурными соображениями.

Утопия без «социальных аномалий»

Подобно многим проектам той эпохи, мечтания о социально жизнеспособном «трансвестите» были преданы забвению в связи с тем, что безудержный оптимизм первой пятилетки сменился суровым прагматизмом. Достижение заявленных в плане фантастических целей потребовало сосредоточения ресурсов на узких направлениях. На науку, субсидируемую государством, были возложены соответствующие ожидания. С началом атаки марксистов на беспартийных ученых наука оказалась в центре пристального политического внимания. Последствия такого поворота к нарочитому прагматизму в отношении «трансвеститов» или «гомосексуалистов», порой неявно выраженного, часто очевидны в доступных источниках. И все же кампания против «биологизирования» (от популярного в то время глагола «биологизировать») в психиатрии и криминологии и история борьбы с так называемыми социальными аномалиями в эпоху первой пятилетки создала почву для понимания событий 1933–1934 годов.

О прагматическом повороте в сфере народного здравоохранения свидетельствовали смена руководства и реорганизация системы медицинского обслуживания. 13 декабря 1929 года ЦК ВКП(б) постановил реорганизовать Комиссариат здравоохранения, обязав его сконцентрироваться на нуждах промышленного пролетариата и колхозного крестьянства. Харизматичный видавший виды большевик Н. А. Семашко, народный комиссар здравоохранения с 1918 года, в 1930 году по до сих