Другая история. Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России - Дэн Хили

что московский психиатр Эдельштейн недавно (в 1927 году) описал «интересный случай» из этой практики, имевший отношение к «трансвестизму». Речь шла о Евгении Федоровне М.[694] Затем Брусиловский зачитал отрывки из ее «Истории моей болезни», в завуалированной форме соглашаясь с определением автором собственной личности – таким, как оно выражено в ее «признании», где Евгения встала на защиту «своего среднего пола». В заключение он назвал пациентку «трансвеститкой»[695].

Биолог Н. К. Кольцов присоединился к дискуссии, заявив: «Конечно, не существует среднего пола, а есть бесконечное количество средних полов». Феномен очевиден в мире животных, но «у человека это встречается очень часто, может быть, чаще, чем у животных, и приобретается или усиливается благодаря подражанию на основе просто психической заразы». Кольцов рассказал о своем пациенте-мужчине (также из Казани), просившем изменить пол. Из сообщения следовало, что его якобы вылечили инъекциями «спермин-жидкости»[696]. Недавно посетивший Среднюю Азию Кольцов не согласился с тезисом Брусиловского о том, что «этот вопрос» имеет меньшее значение для Советского Союза. Биолог заявил, что «на самом деле, если где он и имеет огромное практическое значение, так именно у нас – не в РСФСР, а в таких республиках, как Казахстан», где бачи подвергаются «чрезвычайной экономической эксплуатации». Он видел в них местную группу, гендерные и половые девиации которой были обусловлены социальными условиями и не являлись врожденными. Их, как ему казалось, бедственное положение могло лишь усугубиться, если бы «вообще было решено» идти на уступки «трансвеститам»[697]. Возражение Кольцова свидетельствовало, что в Советском Союзе концепция национальных особенностей преобладала над медицинской моделью полового извращения. Как биолог Кольцов готов был принять врожденную и особенно гормональную модель «среднего пола», в рамках которой мыслил себя городской, и, по-видимому, европеизированный пациент. Но половые девиации, представлявшиеся результатом отсталости социальной среды, следовало исключить из сферы медицины как проблему, разрешить которую надлежало законодательству.

Далее в дискуссии была поднята тема «среднего пола» в воинских формированиях, и проявилось отчетливое различие в подходах к оценке новобранцев-мужчин и новобранцев-женщин[698]. Разделяя страх Кольцова относительно морального разложения мужчин, Брусиловский предупреждал, что «такого рода субъекты, заявляющие, что они гомосексуалисты, ведут к тому, что при большой психической заразе составляют контингент уклоняющихся от военной службы. Целый ряд таких моментов уголовного порядка может встретиться»[699]. Только один психиатр, присутствовавший на заседании, был знаком со стандартной процедурой работы с призывниками, заявлявшими о своей непригодности к военной службе ввиду гомосексуальности. «Если сейчас кто-нибудь уклонится от призыва на военную службу под таким предлогом, – указывал А. В. Рахманов, – то он прежде всего попадет в психиатрическое учреждение на экспертизу. Так что в этом направлении вопрос и будет разрешен»[700]. Рахманов не утверждал со всей однозначностью, что армия должна автоматически изгонять из своих рядов «гомосексуалистов», хотя замечания этого психиатра на слова Брусиловского о «психической заразе» наводят на мысль, что он придерживался именно этой точки зрения. Рахманов настаивал на всестороннем обследовании специалистами такого рода новобранцев «и обязательно в психиатрическом учреждении, где силы будут достаточно компетентные для того, чтобы этот вопрос разрешить». Сравнительно редкие психиатрические тексты того времени, посвященные проблеме психической неполноценности отдельных военнослужащих, если и упоминают о половом извращении, то в крайне завуалированной форме, хотя метафора «психическая зараза» использовалась врачами и политработниками весьма часто в случаях, когда они сталкивались с самоубийствами и иными проблемами в среде солдат и офицеров[701]. Ученый медицинский совет быстро согласился, что «психическая зараза» в среде мужчин приводит к нежелательным последствиям для призыва на военную службу.

Хотя когорты «зараженных» гомосексуальностью мужчин и вызывали у Рахманова обеспокоенность, он тем не менее защищал присутствие в армии «женщин мужественного вида» – как тех, кто был замужем за мужчиной, так и тех, кто не желал выходить замуж в силу своей «маскулинизации». «Они не претендуют ни на что другое, как на службу». Говоря о «женщинах на военной службе», Рахманов писал, что они встречаются «среди комсостава, переодетые в мужское платье». Он сам лично наблюдал два случая:

Это женщины мужественного вида, носят военную форму, но одна из них является в то же время женой мужчины и имеет детей, так что, будучи командиром Красной армии и занимая довольно высокий командный пост, имеет семью. Другая женщина не имеет семьи и является более маскулинизированным типом. Тут, по-видимому, нет необходимости применять особые меры. Так что, я думаю, это положение, которое предлагаем, чтобы установить экспертизу в каждом отдельном случае, и решает вопрос.

Никто из присутствующих не стал возражать заявлению Рахманова о пользе для государства женщин с гендерным несоответствием. Переодетая женщина (каковы бы ни были невысказанные замечания по поводу сексуальности «маскулинизированного типа»), судя по всему, занимала высокое положение в рядах Красной армии. Поэтому такая фигура требовала «персонального», а не общего подхода.

Похожий призыв к «внимательному» и индивидуальному рассмотрению последовал за сообщением о том, что прежде советские официальные лица одобряли однополые браки, и Совету предстояло решить, будет ли такое официально позволено и «трансвеститам». И снова терпимость была проявлена исключительно в отношении личностей, которые биологически считались женщинами. Узнав об успешной борьбе Евгении Федоровны М. за признание Комиссариатом юстиции ее брака с женщиной, Кольцов посчитал необходимым высказать обеспокоенность:

ведь в результате пострадала жена, т. е. женщина, на которой женилась другая женщина. Этой женщине был нанесен ущерб, потому что вряд ли она осталась нормальной, какой она могла бы быть, если бы вышла замуж за мужчину. Я полагаю, что в этих случаях надо быть чрезвычайно осторожным. Только в исключительных случаях и при согласной экспертизе опытных экспертов можно это допустить[702].

Тем самым советский биолог фактически допустил возможность однополого брака при условии специального медицинского надзора. Никто из присутствующих не высказал возражений. Позднее в ходе дискуссии Кольцов настаивал на необходимости принятия специального закона, запрещавшего женщине, переодетой мужчиной, жениться на другой женщине, но не получил поддержки коллег, и его предположение не вошло в окончательную резолюцию, положенную на стол Семашко. Психиатр Брусиловский указал на опасность беспорядка в женских банях, если право быть трансвеститом в той или иной форме будет признано государством[703]. Но все же наибольшее беспокойство вызывали мужские представители «среднего пола» и «психическая зараза», ставившая под угрозу моральный дух военнослужащих. Собрание ведущих психоневрологов России фактически умалчивало о «феминизированных» мужчинах, переодетых женщинами, и об однополых браках между «мужчинами-трансвеститами». Фемининность мужчин была признаком отсталости, она не касалась русских гомосексуалов, а была характерна исключительно для «несчастных бачи <…>, мальчиков, которых одевают в женское платье и портят навсегда, людей отнюдь не среднего пола, а совершенно ярко выраженного мужского пола», в целях сексуальной и экономической эксплуатации