Темное искушение - Даниэль Лори

Улыбка сползла с моих губ. Я уставилась на него, слова застревали у меня в горле холодными пальцами. Он не отвел взгляда. Он, казалось, даже не осознавал ужаса своих слов. К счастью, Кирилл прервал хаос в моей голове, протянув мне маску и жестом приказав прикрыть ею рот. Избегая взгляда Ронана, я несколько секунд вдыхала лекарство, пока доктор проверял мое кровяное давление и говорил с ним по-русски.

Внезапно я почувствовала, что слишком устала, чтобы держать глаза открытыми, и начала терять сознание.

Я проснулась от движения и мягкости моей кровати подо мной.

— Подними, — сказал Ронан.

Поняв приказ, я неуверенно подняла руки, и он стянул мне платье через голову. Разорвал шов от воротника до рукава, чтобы снять его с капельницей в руке. Это было мое любимое платье, но у меня не было сил пожаловаться. Даже когда он расстегнул мой пропитанный потом лифчик и стянул его вместе с нижним бельем.

Я была голой, внутри и снаружи. Присев на корточки рядом со мной, он протянул капельницу через лямку моего лифчика, и моя грудь напряглась, когда я увидела слабую отметину на его щеке. Я не могла удержаться, чтобы не провести по нему пальцами.

Он замер, подняв на меня глаза.

— Мне очень жаль, — сказала я ему. — За то, что ударила тебя.

Мы смотрели друг на друга так долго, что моя рука устала и соскользнула с его лица. Должно быть, я снова заснула. Когда я открыла глаза, Ронана уже не было, а Кирилл молча читал книгу в кресле у моей кровати.

Глава 27

Ронан

Agathokakological — состоит как из добра, так и из зла.

Альберт занял стул перед моим столом, его внимательный взгляд и молчание были на моей коже. У него веские причины быть осторожным. Давно я так не злился, что руки тряслись, — ровно три месяца, как нашел тело Паши, изуродованное руками Михайлова.

Ирония ситуации была одной из причин, по которой я заставил себя сидеть здесь и ждать, пока ярость остынет, прежде чем расстрелял своих людей одного за другим, чтобы найти предателя среди нас. Другая причина… ну, это вызвало у меня легкую тошноту. Это была мысль о том, что мягкие глаза Милы почти постоянно были затуманены чашкой чая. Жжение в груди всякий раз, когда я думал об этом, напоминало мне о времени, когда я боролся за воздух в старом Фольксвагене, наполненном ледяной водой.

Я не был уверен, почему поделился этой историей с Милой, учитывая, что даже не сказал своему брату после того, как вошел в нашу квартиру позже той ночью, капая водой на потрескавшийся линолеум. Я не часто вспоминал прошлое, но странное чувство… облегчения, что Мила будет жить, напомнило мне о моем первом вздохе после того, как я пробил голову сквозь поверхность Москвы реки.

— Где ты пропадал? — спросил Кристиан по-русски, отрывая взгляд от крошечного телевизора с кроличьими антеннами, стоявшего на полу.

— Плавал, — ответил я.

Мать была без сознания в единственной спальне квартиры. Темные волосы закрывали ее лицо, рука свисала с кровати, в пальцах болталась сигарета. Раньше я думал, что она хорошенькая, но теперь, в восемь лет, все, что я видел, смотря на нее, были обожженные серебряные ложки, пустые глаза и жар в животе, который усиливался с каждым днем.

Я схватил со стола пакетик с крэком и спустил его в унитаз. Потом за это придется чертовски поплатиться, но я сомневался, что это будет хуже, чем еще одна ночь, когда мать будет курить это. Эти вещества заставляли ее вести себя как сумасшедшую, и она говорила вещи, которые не имели никакого смысла.

Сняв мокрую одежду, я плюхнулся на грязный матрас рядом с Кристианом и выхватил у него пульт.

— Ты не умеешь плавать, — сказал он, не отрывая глаз от телевизора.

Я переключил канал.

— Теперь умею.

— На дворе Март.

Мой брат мог быть таким раздражающим. Он пинал меня во сне, смотрел скучные передачи и думал, что знает все. Тот факт, что он был в основном прав, раздражал меня еще больше. Я бы также ударил любого ребенка, который был груб с ним. Мамины друзья относились к нему хуже всех. Они никогда не беспокоили меня, но все же, иногда, сердитый красный туман застилал мне глаза, когда они были здесь. Эти люди были слишком большими для меня, чтобы причинить боль сейчас, но когда-нибудь, я достаточно вырасту.

— Все еще во льду, — сказал он.

Я бы не признался, что держался за кусок льда, пока не добрался до берега, даже если бы Кристиан увидел меня. Пожав плечами, я ответил:

— Мне стало жарко.

На самом деле, я чувствовал себя немного потным от трясущихся нервов и моей холодной кожи. Я вытер пот с груди ему на щеку. Он сердито посмотрел на меня и потер ее рукой.

В комнате воцарилась тишина, темную комнату освещал телевизор со сломанным динамиком.

— Мы должны отправиться туда, — сказал он телевизору, на сцену Нью-Йорка. — В Америку.

Я отрицательно покачал головой.

— Я хочу остаться здесь.

Его взгляд остановился на мне.

— Что ты собираешься делать, спать на этом матрасе всю свою жизнь?

— Нет, дурак, я буду как он. — я кивнул в сторону телевизора, где шла политическая реклама.

— Он президент, — сказал Кристиан.

— Я знаю.

Я не знал. Мне просто нравилось, как он выглядит в дорогой одежде, перед зрителями.

— Ты мог бы стать президентом, если бы захотел, — сказал он через мгновение.

— Я не хочу быть президентом. — я положил ему на плечи потную руку. — Я стану кем-то получше.

— Подобный Богу.

Пожилая дама по соседству иногда приглашала нас с Кристианом. Мы шли за чаем и печеньем, пока она читала нам отрывки из Библии. Так много «ты не должен» и острых взглядов поверх очков.

— Что-то вроде Бога, — сказал я, и после минутного молчания улыбка тронула мои губы. — Но я предпочел бы быть дьяволом.

Я затянулся сигаретой. Моя мать не помнила, что она сделала, пока на следующее утро полиция не постучалась в дверь и не спросила, почему ее машина в Москве реке. Она выговорила — или, скорее, трахнула — свой выход из этого положения, а потом приготовила для меня и Кристиана сырники. Приличная еда почти того стоила.

— Виктор допрашивает Анну, — сказал Альберт.

Я уставился на него, не зная, кто такая эта чертова Анна.

— Девушка, которая подавала тебе еду последние три года.

— А, — задумчиво протянул