Гуннора. Возлюбленная викинга - Юлия Крен

От той ночи ничего не осталось, совсем ничего.

Альруна удовлетворилась бы и малым. В любви она была не королевой, а нищенкой, благодарной и за крохи барского внимания. Она никогда ничего не требовала, ни фраз «Я люблю тебя» или «Ты единственная», ни повторения той ночи. Когда-то Альруне было достаточно того, что Ричард обещал ей никого больше не любить. Теперь ей хватало воспоминаний, вызывавших страстную дрожь при виде Ричарда, когда тот заговорщически улыбался ей. И все было бы в порядке, если бы Ричард не спал с другими любовницами. Но сейчас их стало больше, чем раньше. Каждый вечер он звал к себе другую девушку — но не Альруну, и вскоре та уже не знала, что же на самом деле случилось той ночью, а что было лишь сном. Альруна не помнила, что именно она чувствовала, как выглядел Ричард, сколько она проспала в его объятиях.

Нет, от той ночи ничего не осталось, совсем ничего. А ведь должно было! По крайней мере в этом Альруна себя убеждала. Она отчаянно цеплялась за надежду, что их любовь не останется бесплодной.

Наступило полнолуние, а Альруна так и не расцвела кровью. Ребенок, может быть, она ждала ребенка…

Теперь был важен каждый день, каждый час. Альруна не решалась пошевелиться, едва отваживалась дышать. Ее сковал чудовищный страх перед тем, что она ощутит влажное тепло между ногами.

Чтобы отвлечься, она целыми днями ткала, представляя себе, во что оденет своего ребенка, как он будет выглядеть, как она его назовет. Решение пришло быстро — если родится мальчик, она назовет его Ричардом, другого имени для сына и быть не может. А если дочь — то Эмма, в честь его умершей жены.

Прошла неделя, и тревога сменилась жгучей радостью, а покорность судьбе — гордостью. Теперь Альруна не смирится с ролью сестры. Раз уж Ричард не желал брать ее в любовницы, то она хотя бы станет матерью его ребенка.

Еще через неделю Альруна проснулась среди ночи от боли внизу живота. Она знала, что это означает, но осталась лежать неподвижно — неподвижно, как камень, ведь камень не может кровоточить. Только к утру она пошла в уборную. Уже рассвело, и Альруна увидела кровь, почувствовала ее тепло, так не вязавшееся с холодом в ее душе.

Она облегчилась, чувствуя, как из нее выходит кровь, и с горечью подумала: «Почему столь прекрасной мечте суждено погибнуть в столь мерзком месте?»

Со своей надеждой она оставалась наедине, боль же оказалась невыносима в одиночестве. Альруне хотелось с кем-нибудь поговорить. От родителей она ту ночь скрыла и откровенничать с ними не собиралась. У нее не было подруги, которой можно было излить душу, ведь других женщин она воспринимала как соперниц, боровшихся с ней за сердце Ричарда. Арфаст в последнее время говорил с ней мягче и иногда смущенно улыбался ей, но Альруна знала, что на этот раз собственную боль не одолеть, ранив кого-то другого, заставив кого-то страдать.

Оставалось только одно. Гордость молила ее держаться от Ричарда подальше, пока тот сам не обратит на нее внимания, но сердце оставалось глухо к этим мольбам.

Время шло, и однажды Альруна не выдержала. Через пару дней она пошла в башню к Ричарду, постучалась в его покои и открыла дверь.

Он оказался там, как и в ту прекрасную ночь. Герцог был бледен, его черты исказились от горя.

«Он все еще страдает… из-за нее», — подумалось Альруне.

Подняв голову и увидев непрошеную гостью, Ричард вздрогнул. Теперь уже не боль читалась на его лице, а муки совести.

— Альруна…

«Не позволь ему понять, что ты чувствуешь на самом деле», — взмолилась гордость. Сердце оказалось сильнее.

— Я люблю тебя, я всегда любила тебя, ты не хотел верить в это, а когда поверил, то не захотел слушать. Но так и есть, и так будет всегда. Ты избегаешь меня, не хочешь со мной говорить, а я не могу с этим смириться! Уж лучше я буду тебе сестрой, чем никем…

Ричард казался потрясенным. И что было еще хуже — пристыженным.

— Мне так жаль, — прошептал он.

Альруна поняла, что он говорит искренне. Она вызывала в нем только одно чувство — жалость.

— Мне так жаль, — повторил он. — Что я пошел на это… воспользовался тобой… не подумал о твоей чести… твоих родителях… не выказал тебе должного почтения… почтения, которого ты заслуживаешь…

Ричард запинался, не мог подобрать слова, чтобы описать то, что сам считал проявлением слабости. Что Альруна считала прекраснейшим событием в своей жизни.

Теперь, стоя перед ним, девушка смогла вспомнить ту ночь, и в ее воспоминаниях его прикосновения были нежными, поцелуи — сладкими, а близость — желанной.

У него же воспоминаний не было, а если и были, он не собирался ими делиться.

И вновь взвилась ее гордость, но на этот раз Альруна не сумела ей воспротивиться.

— Я ни о чем не жалею, — упрямо заявила она.

Но ее гордость проснулась слишком поздно, ее голос был слишком слаб, чтобы заглушить его угрызения совести.

— Этого не должно было случиться! — воскликнул Ричард, подаваясь вперед, словно собираясь поклониться ей.

«Ты же герцог! — мысленно воскликнула она. — Ты никому не должен кланяться! Почему же ты оказался так слаб, почему не поведешь себя как твои рыцари — расчетливые, холодные, жестокие? Почему не скажешь, что взял то, чего хотел, и это твое право?»

Но он не хотел этого, вот в чем все дело. Его волю одурманило вино.

— Я не знал о твоих чувствах, — пробормотал Ричард.

— Нет, знал. Ты знал, но тебе было все равно.

Альруна повернулась, собираясь выбежать из комнаты. В дверном проходе стоял Рауль. Она не знала, давно ли он подслушивает их разговор.

Альруна чувствовала себя застигнутой врасплох, но вдруг поняла, что Рауль не обращает на нее внимания. Он упорно смотрел на Ричарда.

— Она… Она вернулась.

Ричард сразу понял, кого Рауль имеет в виду. И Альруна тоже. В те недели, когда она думала, что беременна, девушка ждала приступов тошноты. Но только теперь ее затошнило по-настоящему.

— Да как она смеет?! — едва сдержав порыв рвоты, воскликнула Альруна.

Рауль пожал плечами, Ричард же встрепенулся. Он больше не казался подавленным, отравленным чувством вины, он вновь стал герцогом, которому все должны подчиняться. От Ричарда веяло холодом. Холодом и решимостью.

Тошнота отступила, когда Альруна поняла, что Ричарду сейчас не легче, чем ей.

И хорошо. Он не может простить ее. Не имеет права.

Гуннора не считала дни, прошедшие с момента ее бегства из Руана. Тогда деревья еще стояли в цвету, теперь же окрасились золотым. Два полнолуния минули, а между ними — целая жизнь.