Наука Плоского мира. Книга 3. Часы Дарвина - Джек Коэн

Может быть, это чувство обманчиво, но глупо настаивать на том, что буквально все в слегка расходящемся будущем должно произойти иначе.

Здесь нам есть чему научиться у органической эволюции – например, узнать, какова была вероятность того, что животные организмы будут усовершенствованы тем или иным образом. Все эти новшества вроде крыльев у насекомых, челюстей у позвоночных, фотосинтеза, выхода существ из воды на сушу – произойдут ли они снова, если мы запустим процесс эволюции Земли по новой? Что произойдет, если мы вернемся в начало жизни на планете и уничтожим ее? Сможет ли какая-нибудь другая система эволюционировать, создав множество других видов, или Земля останется безжизненной? Или мы просто не поймем, что сотворили, поскольку во второй раз мир получится точно таким же?

Если бы история «залечивалась», мы не могли бы сказать, какой это был раз по счету – второй, сотый или миллионный, – ведь в каждом случае рано или поздно появлялась бы версия нас, возвращающихся на машине к «Происхождению…». Это была бы сообразная временная петля вроде той, что образовалась с эльфами в «Науке Плоского мира 2». Если жизнь так «легко» породить (а все указывает на то, что так оно и есть), то нельзя вернуться в прошлое и убить своего дедушку – в противном случае ваш дедушка – вампир, и не может остаться убитым. Если жизнь легко создать, а потом предотвратить ее появление хоть один, хоть миллион раз, то в далекой перспективе это не будет иметь никакого значения. Процесс, в результате которого она была создана, просто повторится заново.

Взглянув на панораму жизни на этой планете, что во времени, что в пространстве, мы увидим, что эволюционные новшества делятся на два типа. Фотосинтез, способность летать, половое размножение, шерсть и сочлененные конечности возникли независимо друг от друга у представителей нескольких отдельных родов. Мы, конечно, ожидаем видеть их, как и туалетную бумагу, при каждом запуске жизни на Земле. И наверное, однажды исследовав ближайшую к нам область галактики, мы найдем их и на других водных планетах. Такие точки притяжения эволюции называются «общностями» и противопоставляются «частностям» – маловероятным новшествам, которые проявились в истории Земли лишь раз.

Классическим примером общности служит загадочный набор свойств, который достался наземным позвоночным в результате того, как отдельные виды рыб в Девонский период заняли сушу в нашей, действительной, истории. Потомками тех рыб стали амфибии, рептилии, птицы, млекопитающие – и мы в том числе. Сочлененные конечности – это общее новшество. Гидравлические ноги пауков отличаются от конечностей млекопитающих и, по-видимому, унаследованы ими от другого предка – вероятно, раннего членистоногого протопаука. Внутренний скелет млекопитающих с одной костью на конце конечности, затем с двумя, затем с целым запястьем или лодыжкой и, наконец, с пятью рядами костей, образующих пальцы, – это пример независимой эволюции той же общей хитрости.

Это маловероятное сочетание теперь встречается у каждого наземного позвоночного (за исключением большинства безногих), потому что все они произошли от тех рыб, которые вышли из воды и освоились на земле. Другие частности – это перья и зубы (эволюционировавшие из чешуек, как наши). И особенно – каждое из уникальных строений тел млекопитающих, насекомых, коловраток, трилобитов, кальмаров, хвойных, орхидей… Ни одного из них не возникло бы после перезапуска истории эволюции Земли, ни у одного нет точных копий на других водных планетах.

При повторном развитии Земли или другой планеты-близнеца можно было бы ожидать, что она пойдет в том же направлении – и возникнут атмосфера, далекая от химического равновесия; жизненные формы, проводящие свои химические реакции за счет света; слои планктона в морях, полных личинок малоподвижных животных; разнообразные летающие существа. Такие экосистемы тоже, вероятно, имели бы «слои», иерархическую структуру, во многом похожую на ту, что образовалась на Земле при самых разных обстоятельствах. Так, должны были бы существовать «растениеподобные» организмы, составляющие продуктивное большинство биомассы (как земная трава или морские водоросли). Их объедали бы мелкие (клещи, кузнечики), более крупные (кролики, антилопы) и совсем большие животные (слоны, киты). Сопоставимые эволюционные истории развивались бы по одному драматическому сценарию, но с участием разных актеров.

Главное, чему мы здесь научились, это то, что, несмотря на многообразие материала для естественного отбора (рекомбинации древних мутаций, распределенные между множеством «необработанных» потомков), среди них возникают весьма крупные мотивы. Все морские хищники вроде акул, дельфинов и ихтиозавров имеют такую же форму тела, что и барракуда, потому что ее обтекаемость благодаря гидродинамической эффективности позволяет отлавливать больше добычи с меньшими усилиями. Представители совершенно отличного от них рода планктонных личинок имеют длинные шипы и иные выступы – это позволяет им удерживаться на месте вопреки разности между их плотностью и плотностью морской воды; большинство их них также могут перекачивать ионы внутрь или наружу, регулируя свою плотность. Как только у одних существ появляется кровеносная система, другие – пиявки, блохи, комары – развивают колющие механизмы, чтобы эксплуатировать тех существ, а мелкие паразиты используют кровь в пищу и самих кровососущих в качестве транспортного средства. Примеры – малярия, сонная болезнь, лейшманиоз у людей и многие другие паразитические заболевания, возникающие у пресмыкающихся, рыб и осьминогов.

Крупные мотивы – это, может, и очевидность, но последние примеры отражают более важное знание – что организмы по большей части сами формируют свою окружающую среду и практически всеопределяющим фактором для них являются другие организмы.

История человеческого общества имеет много общего с эволюционной историей. Нам нравится подавать ее в виде историй, хотя на самом деле она выглядит иначе. История тоже может сходиться или расходиться. Нам кажется логичным полагать, что мелкие изменения по большей части стираются или теряются на общем фоне, и для того чтобы перенаправить ход истории, нужны серьезные перемены. Но человек, знакомый с теорией хаоса, также будет ожидать, что из-за мелких отличий истории расходятся, постепенно удаляясь от варианта, который мог бы наступить.

Изменение истории – это один из мотивов историй о путешествиях во времени, и обе эти темы сходятся в историях о «мирах «если».

У нас создается сильное ощущение, что наши действия и даже принятые нами решения в самом деле меняют историю. Если я сейчас решу не идти на вокзал и не встречать тетушку Джейни, которая меня там ждет, так как я сказал ей, что приду… вселенная пойдет по другому пути, отличному от того, в котором я сдержал слово, поступив так, как от меня ожидали. Но мы же только что увидели, что даже спасение Авраама Линкольна окажет лишь незначительный, по большей части локальный, эффект. Наши соседи – скажем, обитатели Юпитера, которые умеют надуваться газом, – вообще не заметят того, что Линкольн выжил, или просто не придадут этому значения. Все-таки сами мы пока их даже не видели[57].