Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

– Я проснулась от запаха гари и едкого дыма. Думала, что мне конец.

– Пока кареты не прибыли, я и сам так думал, – признался Сулейман.

– Это судьба, – прошептала она.

– Размести Хюррем и прочих женщин во Дворце, пока не найдется возможность пристроить их где-то еще, – приказал султан Аббасу.

– Это чревато одной проблемой, мой господин.

– Слышать ничего не желаю ни о каких проблемах!

Аббасу подумалось, что Сулейман выглядит сегодня утром не особо расположенным смиренно принимать любые милости, ниспосланные Всевышним. И вообще, кисловатый у него вид.

– Я бы и не обременял вас подобными мелочами, мой господин, – сказал он, – вот только на это требуется ваше личное особое разрешение.

– Что, неужто трудно найти комнаты для нескольких женщин и их служанок?

Аббас уставился на него только что не в ужасе. Может ли подобное быть, чтобы Властелин жизни пребывал в полном неведении относительно истинной численности своего гарема, прислуги, наложниц и объемов вывезенного оттуда скарба, в особенности, с учетом особой договоренности о вывозе оттуда всего личного имущества Хюррем?

– Господин мой, у одной лишь моей хозяйки, госпожи Хюррем, свита более чем изрядная, какую, впрочем, и подобает иметь любимой кадын Властелина жизни.

Сулейман раздраженно поерзал на диване.

– Насколько «изрядная»?

– Лично у нее тридцать пажей и рабынь, плюс сто три фрейлины, плюс еще закупщица и портниха, конечно же. Итого сто тридцать семь человек вместе со мною.

Сулейман недоверчиво уставился на него.

– Теперь прибавьте к этому числу сто девять наложниц, которые по-прежнему остаются на пепелище гарема моего господина, и, вероятно, еще столько же пажей и прислужниц.

Сулейман принялся теребить бороду. Вид у него был встревоженный.

– Мои частные покои все это полчище близко не вместят.

– Если только не устроить все в целом иначе.

– Вот и хорошо, – выдохнул Сулейман.

– Да, мой господин?

– Ничего иного не остается. Гарем нужно разместить пока что где угодно. Забирай под него любые комнаты, которые сочтешь нужным, я на это дам согласие. А сам я призову своего архитектора, – и мы с ним немедленно примемся за проектирование нового дворца под гарем.

Глава 68

Убежища от знойной августовской ночи они искали на тихой глади вод Босфора. Сулейман с Хюррем сидели вместе на корме черно-золотистого каика на траверсе мыса Серальо в полном уединении, поскольку троица глухонемых бостанджи на веслах и у румпеля в счет не шла. Дрейфовали они чуть поодаль от берега – на расстоянии брошенного камня. На носу и корме горело по факелу.

Черные бархатные занавеси служили им дополнительной гарантией уединения. Хюррем выглянула наружу и увидела медленно плывущие мимо них в темноте кладбища Чамлыджи.

Сулейман снова выглядел озабоченным. Он вообще давно забыл, что такое смех и веселье: музыкантов из сераля выгнал, их инструменты сжег. Султан больше никогда не просил Хюррем что-нибудь сыграть для него, сказал только как-то раз, что музыка виолы для него невыносима, поскольку навевает воспоминания об Ибрагиме.

Приучившись казнить себя по мелочам, он отослал на хранение в сокровищницу в Едикуле свой любимый бело-зеленый китайский фарфор, и ел теперь из простой глиняной посуды. И вина со дня гибели Ибрагима он ни разу даже не пригубил.

– Я посоветовался со своим архитектором, – сказал он. – Попросил его спроектировать новый дворец на месте сгоревшего Старого. Мне хотелось бы, чтобы ты взглянула на его эскизы и дала добро.

– Тебя ужасает, что я живу у тебя во дворце?

– Ты же знаешь, что это не так. Дело же не в тебе, а в том, что в Топкапы мало места для гарема. Более того, гарему не место в царском дворце. Он всегда располагался отдельно.

– Слишком уж большой у тебя гарем, мой господин. Ты по-прежнему голоден до других девушек?

– Конечно же нет.

– Так, может, если они тебе больше не потребны, было бы лучше, если бы ты просто велел кызляру-агасы подыскать им мужей? После этого здесь у тебя останусь только я со своими домашними, и нам уж как-нибудь места хватит.

– Ты просишь о немыслимом!

– Прости, если обидела, господин мой.

– Чего тебе еще от меня нужно сверх того, что имеешь? Гюльбахар я выслал. В старый гарем единственный раз наведался только ради того, чтобы проведать тебя. Я люблю тебя больше, чем когда-либо и кого-либо из женщин.

– Так ты сделаешь меня в один прекрасный день своей царицей?

– Султану не положено жениться.

– Это прописано в священных законах шариата?

– Там ничего на этот счет не прописано.

– А в канунах османов – тоже нет?

Он покачал головой.

– Тогда почему «не положено»?

– Ни один султан не брал кадын в жены со времен Баязида Первого, – сказал он.

– Ты более велик, чем он. Ты вообще величайший из всех султанов!

– Есть и более веские причины.

– Но ты же Кануни́, Законник! Ты диктуешь законы, а не призраки прошлого.

Сулейман вздохнул.

– Поведаю я тебе одну историю про самого первого из наших османских Баязидов. Он был султаном задолго до нашего прихода сюда, в Стамбул. И взял он в жены сербскую княжну по имени Деспина.

Мы тогда боролись с татарами за контроль над Анатолией. Баязид сошелся с Тамерланом в битве при Ангоре и потерпел поражение. Поражение было жутчайшим, а сам Баязид попал в плен, и Деспина тоже. Тамерлан настолько жаждал нашего унижения, что силой принудил Деспину обнаженной прислуживать ему и его воеводам за столом.

Это было самое мрачное мгновение в нашей истории. Наша слабость, как видишь, в наших женщинах. С тех пор ни один султан никогда не женился, дабы мы никогда более не могли явить подобной слабости.

– Так это же было так давно. Твой народ тогда состоял из кочевников. Нынче же ты – владыка величайшей в мире империи. Неужто хоть кто-то сможет захватить меня в плен, мой господин?

– Нет, Хюррем, – отрезал Сулейман. – То, о чем ты просишь, совершенно невозможно.

Глава 69

Айя-София была величайшим церковным собором христианского мира до того, как Мехмед завоевал Константинополь и объявил ее своей мечетью. Она была просторна, а купол парил высоко над головами, казалось, безо всякой опоры, как сложенная в чашу ладонь Всевышнего.

Был закат, час зажжения фонарей, а чтецу приходилось довольствоваться лишь тусклым светом от высоко расположенного и к тому же витражного окна. Он стоял на кафедре с клинком в одной руке и Кораном в другой, а голос его эхом разносился по всему святилищу.

Хюррем возносила молитву из укрытия за решетчатым ограждением, преклонив колена на ветхом от времени шелковом молитвенном коврике.