Гарем. Реальная жизнь Хюррем - Колин Фалконер

у нее скоро пройдет, чем бы она там ни терзалась. Ведь женщина не способна переживать душевную боль столь же остро, сколь мужчина.

Глава 70

Из Изразцового киоска открывался изумительный вид на ничем не заслоняемую панораму Золотого Рога. На стенах золотом в полуночной синеве сияла арабская вязь сур Корана. Можно было представить даже, будто они восседают в чистилище, такое наслаждение пребывание там доставляло обычно второй кадын Сулеймана. Но на этот раз она выглядела бледной и за весь день до этого не промолвила ни слова.

– Что не так, Руслана?

– Ничего, мой господин. Скоро пройдет.

– В прошлую нашу встречу ты сказала, что у тебя месячные. В позапрошлую – что мимолетная хандра. Я уже и не припомню, когда в последний раз видел улыбку на твоем лице.

– Прости меня. Тебе, наверное, лучше выслать меня прочь.

– И то верно! – воскликнул султан, вскочив на ноги и напугав этим резким движением пару черных стражей. Хюррем поджала колени к подбородку и глаз на него по-прежнему не поднимала.

– Скажи прямо, из-за чего так раскисла. Не вынесу долее ни минуты от тебя такого упадка духа! – Она лишь закрыла лицо ладонями. Видя, насколько ей больно, Сулейман смягчился. – Ну скажи же, пожалуйста, – повторил он уже намного более нежным тоном.

– Господин мой, мне страшно за мою душу.

Столь крутое признание поначалу просто сбило его с толку, и он чуть ли не со смехом облегчения бросил ей:

– Так ведь всем нам страшно за наши души.

– Но тебе доступно прощение через добрые дела, а мне нет.

– Не понял.

– Ты же боишься за свою душу, так с чего ты взял, что я не боюсь за свою собственную?

Лишь тут Сулейман осознал, что она говорит на полном серьезе. Он как-то об этом никогда и не задумывался раньше, ведь женские души не дотягивают до мужских. И хотя Хюррем приняла ислам, она это сделала лишь по необходимости, а потому ему и в голову не приходило, что этот догмат их веры женщина может воспринять настолько всерьез.

– Чего же именно ты боишься?

– Я выпросила аудиенцию у шейх-уль-ислама. И он мне сказал, что все мои пожертвования на мечети и больницы – ничто в глазах Всевышнего, не зачтутся мне после смерти и не дадут войти в Рай.

– Что именно он тебе сказал?

– Сказал, что ни одна невольница не может заслужить себе места в Раю, и пока я остаюсь рабыней, в загробной жизни я – просто пыль. – Она вязла его лицо в свои ладони. – До чего же я хочу обрести душу и спасение!

Пристальность ее взгляда и решимость лица глубоко потрясли его.

– Если это то, чего ты хочешь, тогда я тотчас даю тебе вольную. С этого дня ты свободна. И да возликует Всевышний со всеми пророками его от обретения еще одной души, вставшей на путь истины!

– Это правда?

– Истинная правда. Тебе всего-то и нужно было, что об этом меня попросить.

Она обвила его руками за шею. Сулейман испытал прилив самодовольства. Вот если бы еще и все прочие его проблемы решались столь же просто…

На следующий день Абу Саад снова принял госпожу Хюррем, испросившую у него повторную аудиенцию для духовного наставления. Ее просьба повергла его в ошеломленное молчание. Но он выдал ей запрашиваемую фетву и сделал это честь по чести, как обязывали его к тому заповеди ислама и учения Корана.

Глава 71

Личные покои султана теперь были отделены от его гарема одной-единственной дверью. Через нее можно было прямо из спальни попасть на крытую галерею, а оттуда – сразу же в лабиринт двориков и спален, где еще не так давно размещались пажи и евнухи из его личной прислуги.

Во дворце этот путь успели уже прозвать «Золотым», поскольку вел он прямиком в покои Хюррем. Вот по этому-то маршруту и спешил теперь Аббас, цепляя рукавами и полами кафтана булыжник и раздувая щеки от усердия. Лишь перед ступенями, ведущими в покои на первом этаже, он остановился немного перевести дух.

Когда Хюррем наконец приняла его, он, однако, все еще был запыхавшимся от приложенных усилий и обмакивал пот со лба шелковым платком.

– Ну и? – спросила Хюррем.

– Властелин жизни велит вам немедля явиться к нему в спальню, моя госпожа.

– Ясно, – спокойно произнесла Хюррем. – Извини, Аббас, но ты должен ему передать, что «немедля» я к нему явиться никак не могу.

Вот он, тот момент, которого Аббас так страшился. Его судьба теперь неразрывно связана с ее судьбой, а она откровенно рехнулась.

Сулейман лежал на диване вразвалку и внешне выглядел совершенно невозмутимым. Но глаза его кололи булавками.

– Отказывает мне, значит?

Аббас почувствовал, что струйки пота заструились у него по хребту.

– Сказала, мой господин, что жизнь ее в полном твоем распоряжении, но прийти к тебе на ложе она отныне не может, не оскорбив тем самым Всевышнего и святые законы Его.

– Она меня что, законам шариата учить вздумала?

– Просит передать, что ничуть не желает тебя обидеть. Просто, говорит, услышала лично из уст шейх-уль-ислама, что пока она была рабыней, ей можно было ложиться с тобою, не оскорбляя тем самым Всевышнего. А теперь ей, как свободной женщине, грешно это делать.

– Это ей сам Абу Саад сказал?

– Да, так и сказал. – Сам сказал, пусть сам эту чушь и растолковывает во имя и от имени Всевышнего.

– Тогда и мы должны с ним немедленно посоветоваться, ибо кому, как не ему, знать волю Аллаха! Он в этом разбирается много лучше меня.

Сулейман вихрем вылетел из комнаты. Аббас, шепотом помолясь, тихо проследовал за ним.

Любой другой на его месте содрогнулся бы от ужаса, будучи поднятым с постели среди ночи, дабы предстать перед лицом самого Властелина жизни, Царя царей и Хозяина мужских голов и принять на себя грозовой шквал накопившейся у него ярости. Но шейх-уль-ислам боялся лишь Бога, будучи при этом непоколебимо уверен в благости сердца и помыслов Вездесущего. Вот он и предстал перед султаном с видом на удивление спокойным.

В просторной приемной султана присутствовали лишь три человека – сам Сулейман, Аббас и Абу Саад. Стражники, вытащившие муфтия из постели, теперь ждали окончания аудиенции за дверью.

Сулейман грозно взирал на клирика с высоты своего трона.

– Мне нужна фетва, – сказал он.

Абу Саад склонил голову.

– Она касается Хюррем. Я отпустил ее из своей семьи невольниц. Отныне она свободная женщина.

– Она мне уже сказала, – подтвердил Абу Саад.

– Как вольная женщина,