Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

новыми подругами в Югово на слет горнячек. Среди лучших было названо и ее имя. И ей присвоено звание «Мастер угля в дни Отечественной войны». Тогда через всю газету было набрано: «Большевистский привет участницам слета горнячек!» Передовая статья указывала дальнейший путь: «Сегодня  сотни, завтра — тысячи!» А в подзаголовке значилось: «1944 г. должен стать годом широкого привлечения женщин на шахты, годом роста женских горняцких кадров». Так нужно стране, фронту. Значит, она, Фрося, выбрала правильную дорогу. Пусть это совершено в порыве негодования, как протест против одинцовского произвола. Пусть в ее выборе сыграло немаловажную роль и отчаяние женщины, потерявшей своего друга. Все это так. По ведь в том, казалось, беспросветном положении нашла же она в себе силы не разувериться, не пасть духом, не покатиться под уклон,

Теперь Фрося может возвращаться домой, работать по своей специальности. Это Дмитрий Саввич, побывав на могилке сына, заходил к ней в общежитие и, не дождавшись, оставил такую записку. Как она жалеет, что не повидалась с ним! Да только шахта не мастерские — посреди смены не отлучишься. Ему же надо было спешить на поезд. В записке он коротко сообщал о приятных новостях и переменах. А в конце просил не обойти его дом, когда наведается к матери. Очевидно, чувствует — не вернется Фрося в Крутой Яр.

Конечно, ей очень хотелось бы встретиться с товарищами по борьбе в подполье: поговорить с Дмитрием Саввичем, человеком, так много значащим в ее судьбе; пожать руку Маркелу Сбежневу; повидать Громова... Но сейчас это просто невозможно: работа, работа и работа. К матери не может съездить. Изредка пишет. Каждую получку высылает деньги. Заработки у нее большие. В минувшем месяце выполнила план на 174 процента. Начислили три тысячи шестьсот семьдесят три рубля. А вообще последние полгода меньше трех тысяч не получает. Куда ей такие деньги! Часть отдает в фонд борьбы против фашистских захватчиков. Несколько раз всей бригадой снаряжали посылки фронтовикам... Теперь девчонки переписываются, с солдатами, фотокарточки высылают...

Уезжала Фрося из Крутого Яра — раздавленная своей бедой, отчужденная, решившая, что в жизни для нес все кончилось. Бежала от мира, окружавшего ее с детства, туда, где, по издавна, еще с николаевских времен укоренившимся понятиям сельчан, самая гиблая работа. Потому как и сейчас крутоярцы помнят убитого взрывом рудничного газа Митьку Шерекина. Это он, приезжая к старикам, ни разу не обошел стороной монопольку. Захмелев, рассказывал о подземном черте — Шубине и его бесовских утехах, с пьяным надрывом тянул на высокой трагической ноте:

Горняк в шахту опустился —

С белым светом распростился!..

Вот Фрося и подалась на шахту, решив, что если и не найдет там преждевременную смерть, то изведет себя непосильным трудом. А этот остро приправленный былями и небылицами, овеянный легендами шахтерский труд поднял ее, вернул к жизни, окрылил. Наверное, потому, что не дали ей остаться одной. Потому, что поддержали, помогли обжиться, приобрести новую профессию... Что ж бегать с места на место? Дело у нас живое, горячее. Главное — почувствовала себя солдатом первой линии трудового фронта, испытала себя на прочность, уверовала в свои силы.

И все же время от времени подступает к Фросе тоска. Фрося сопротивляется, как может, стараясь не поддаться, не позволить завладеть собой. Для этого и в свободное время выискивает себе занятие, охотно взваливает на свои плечи любую общественную работу. Она и член шахткоми, и председатель совета общежития, и состоит в военно-шефской комиссии... Сейчас бегает к Оксане — девчата взялись помочь своему бригадиру отремонтировать мазанку. Латают стены. Затеяли побелку — внутри, снаружи. Ждет Оксана хозяина. В последнем письме Ивась сообщил, что отчисляют из действующей армии и направляют в угольную промышленность врубмашинистов, машинистов электровозов, горняков еще некоторых специальностей, чт.о он попадает под этот приказ и скоро будет дома.

Верно, уже появились ребята, что приходят на наряд в армейском. Среди них Павло Дробот — тридцатилетний холостяк. Он и газомерщик, и взрывник, и первый человек на аварийных работах. К забурившейся вагонетке его кличут — поднимет. Переноска тяжелых, громоздких рештаков тоже без него не обходится. Сильный. А характера покладистого, нрава веселого. И собой пригож. Все это не без тревоги успела заметить Фрося, как и то, что увивается он возле нее, затрагивает: «Эх, Фросенька, только пожелай — одарю любовью необыкновенной». «Больно щедрый», — сдержанно ответила тогда Фрося. А он скалил зубы: «Верно. Сердце у меня доброе. Одна просит: зайди, Павлик. Другая... Как откажешь?»

Недавно сгреб в коридоре общежития. И где только взялся! Будто караулил. «Гляди, не каменная, — тиская ее, весело удивился, —  Выходит, просто, несмелая».

Фрося поймала себя на мысли, что ей приятна грубоватая хватка его рук, упорство, с каким он добивается ее взаимности. Значит, она ему нужна...

В ней заговорил извечный инстинкт женщины, пришедший в мир тля того, чтобы быть нужной. И она, может быть, откликнулась бы на Павлушкин зов, если бы не слышала о его похождениях с другими.

«Иди к «смелым», — сказала, резко высвободившись. А вечером долго ворочалась, думая об Андрее — своем убитом на войне муже. С мыслью о нем, призывая его. — а он иногда наведывался в ее сны, — и уснула Фрося. Но в тот раз пришел Павлушка — жаркий, дерзкий...

Да, было у Фроси и это, глубоко спрятанное от подруг, Здоровый образ жизни, физическая работа полнили и без того плещущие через край ее жизненные силы. В ней все было естественно: и томление уже познавшей мужчину молодой одинокой женщины, и целомудренная стыдливость, и борьба со своей бунтующей плотью.

После той ночи Фрося стала избегать Павлушку. Ей казалось, он знает, что случилось во сне, и теперь, как должное, потребует продолжения их связи. А она еще на перепутье. От последнего шага ее удерживает память об Андрее. Фрося словно оправдывается перед ним: «Я ведь тебя звала. Тебя, Андрюша. А ты не пришел...»

И она старалась больше думать о нем, все время держать его подле себя. Но. в ее мысли все чаще врывался Павлушка — живой, деятельный, неугомонный. Он постоянно встречается на ее пути, вертится перед глазами. Третьего дня сказал: «Нс убежишь, Фросенька, от своей судьбы. Никуда не денешься. Мне морская свинка билетик вытащила: «И будет тебе женой не зеленая девица, а красная молодица на букву... Фрося». Можешь проверить. Вон на базаре инвалид сидит. У него этого счастья полон коробок».

Ну как на него обижаться? Балагурит, шутит, а глаза ведь выдают: в них беспокойство, призыв, тревожное ожидание. Улыбнулась, в тон ему ответила: