Голубиная книга 2 - Ирина Боброва

много их на земле лежит, будто неведомый художник поле боя нарисовал. — Вот, смотрите, смотрите внимательно, — зловеще сказала Морена, передавая картинку родственникам. Смотрят Сварожичи, и диву даются: топчет Смерть костлявыми ногами лица, все знакомые, родные. Вот Хорст опрокинулся на спину, мёртвые глаза раскрыты, лицо чёрными пятнами разложения покрыто. Вот Леля, ещё красивая, ещё желанная, но уже не живая. Вот Ярила с Усладом лежат под костлявой ступнёй, взявшись за руки, даже в смерти сохраняя былую дружбу, поддерживая друг друга. Вот мать — земля, Лада, сухая, безжизненная, а над ней отец их, Сварог, склонился. Исподлобья глядит на дочь свою, и не узнаёт её. Нет в глазах его любви, а только ожидание смерти. — То судьба ваша, — глухо проговорила Морена. И моя, к сожалению, тоже. Неизвестно, кому легче будет: вам ли от моей руки смерть принять, мне ли продолжать жить и помнить об этом?.. Намедни слетала я в страны далёкие, туда, где в нового бога вера пошла. Многое узнала, да портрет свой увидела, во что превращусь, ежели люди не опомнятся. Сейчас я красивая, достойная, голову гордо держу, в глаза смотрю и людям, и богам — на равных. А тут понаписано, что от меня кости останутся, и кожи на них натянуть даже клочка не будет. А вместо платья саван мне положен, и коса острая в руки, чтобы косой той души от тела отсекать. — Морена посмотрела на руки свои, белые, гладкие, нахмурилась. — Что с вами будет, тоже ведаю, поскольку мне с косой этой к каждому из вас заглянуть придётся, чтобы жизнь вашу бессмертную прервать. И хоть люблю вас всех, а деться мне некуда будет, ибо судьба такая для меня новой верой уготовлена. И братьев, и отца, и мать — землю нашу Ладу — всех порешу, у всех жизнь отниму. А уж древний Род в одиночестве сам загнётся, потеряв почву под ногами, сам вечное своё существование прекратит. Вы как хотите, а мне судьба такая не по нраву. Я полетела к деду, пока старика печаль не одолела окончательно, порасспрошу его о будущем. Пусть вспомнит, чего в Голубиной книге вычитал, да расскажет во всех подробностях, что нам уготовано, ежели мы судьбу свою на самотёк не отпустим, и меры решительные примем. А вы братцы да сестрицы, мозгами пораскиньте, да подумайте, как сделать, чтобы вера в нас не только не пропала, но и изменениям не подвержена была, а уж если и будет меняться, то в сторону улучшения для нас, богов лукоморских. И как нас от беды оградить, как напасть отвести, тоже придумайте, да только помните — времени у нас мало, что кот наплакал, а может, и того меньше! — Морена, раскинув руки, взмахнула широкими рукавами и белой лебедью взлетела под хрустальный купол, к облаку старого Рода.

Стоят на широкой ветви мирового дерева Сварожичи, и слова вымолвить не могут. Ветвь под ногами крепкая, прочная, а кажется, будто дрожит она, и трещины паутиной разбегаются. Глаз друг на друга поднять не смеют, чтобы во взглядах подтверждения собственным страхам не узреть. Страшна картина, показанная Мореной, ох и страшна! Можно сказать, что мордой в неизбежное ткнула их старшая сестра, но оно и к лучшему: впервые серьёзно отнеслись к будущему дети Сварога, впервые всю глубину разверзшейся перед ними пропасти осознали…

— Дык, это… ограду городить что ли будем? А что сразу не сказали, я б лопату, либо какие другие инструменты прихватил бы. — подал голос Перун. — Эй… Чего это вы?! Чего на меня все так вытаращились?

А братья да сёстры смотрят на медноголового Перуна и диву даются: тот по глупости своей и не понял, какую мудрую мысль высказал.

— Ну что, дети мои, придумали, как веру людскую уберечь, да религию языческую сохранить? — Спросил Сварог, пользуясь минутой тишины.

— Нашёл я решение проблемы, какая гнетёт вашу душеньку, батюшка, — выступил вперёд солнцеподобный Хорст. — Решил я, что надобно вокруг Лукоморья стену вырастить, да такую, чтоб ни пешему, ни конному не пройти. И не оставить лазейки для чуждой веры, для искушений и соблазнов народу лукоморскому.

— Он решил, — хмыкнул Ярила. — Ты уж правду говори, что Перун нас всех на мысль навёл — по глупости своей и не заметив этого. А стену и вправду ставить надо, да такую, чтоб муха чужая не залетела, а своя не вылетела.

— Эх, жалко, Велеса с нами нет, — небрежно стряхивая невидимую соринку с левого плеча, будто в сторону бросил Хорст.

— А чего это ты скотьего бога вспомнил, бартец? — Удивился Ярила.

— А того и вспомнил, что он бы тебе, неучу, на счёт мух — то бы высказал. Мухи — то помех не учиняют. И птицы тоже в дальние края на зимовку должны летать. А уж по поводу нарушения природного баланса сколько б ты выслушал сейчас, братец, так этого и вовсе не высказать. Стена от людей должна быть, а для птах перелётных да прочих тварей летучих преграды быть не должно.

— Я вот тут тоже о нарушении баланса мысль высказать желаю, — выступил вперёд хитромудрый Прон. — Супротив деградации, чтоб закисания культуры не было, мы ещё кусок хызрырской степи за ту стену упрячем. Так сказать, для развития и во избежание культурного замыкания общества на себе самом.

— А люди? Люди — то как жить будут? — Воскликнула Леля. — О культуре тут подумали, о пичугах летучих, даже мух не забыли, — она топнула ножкой. — А люди?

— А что люди? — Хохотнул Услад. — Пущай живут себе в сытости и спокойствие, пущай плодятся и размножаются! А как размножатся, так нам с того польза — верить народу больше будет, а значится, и вера крепче станет!

— Да как же они без притока новой крови род свои сохранят? Ведь это тогда не род будет, а сплошные выродки на свет появятся.

— И то верно. — Кивнул Хорст. — А предложения, как беды избежать, у тебя имеются?

— Имеются, — Леля фыркнула, показав заносчивому брату язык. — Раз в полста лет пусть в стене проход образуется, и по тому проходу, как по дороге прямой, новые люди в Лукоморье попадают. Все, кто рядом идти будет, когда чертополох раздвинется, со своей дороги сойдут, заплутавши, пусть в Лукоморье будут затянуты.

— Так ведь натянет кого ни поподя, и старцев, к продолжению рода не способных, и, не приведи Род, иноверцы — вороги в Лукоморье попадут, людишек соблазнами опутают! — Предостерёг сестру Хорст.

— Так мы устроим, чтобы только молодой народ сквозь стену проходил. А иной веры бояться не стоит. Ну подумаешь, проскочит один…