Голубиная книга 2 - Ирина Боброва

Тут Ярила глаза выпучил, хочет что — то сказать, а не может — столько чувств разных в нём одновременно забурлило, такие эмоции его охватили, что словами и не выразить! Не смог сказать брату всё, что о нём думает, так другой способ нашёл: молча к Усладу подошёл и хвать его кулаком по уху.

— За что братец?! — Услад даже сдачи не дал, чем удивил и отца, и братьев с сёстрами.

— За источник живительный с сурицей! — Нашёл наконец нужные слова старший брат. — Ты как же умудрился его весь до дна вылакать?!! Он же неиссякаемый!!!

— Да что ты, что ты, брат? Не мог я столько выпить! — Оправдывается Услад.

— Да?! А ты у сыночка своего спроси, кто его мама! — Кричит Ярила. — Уж не Усоньша ли тьма Виевна, лебедь твоя чёрная?

— Она самая, — кивает головой Лишенько. — Лебедь, только теперь белая! Я лохань нашёл с белилами несмываемыми, да она туда по неразумию сверзилась. Вот только почему меня в своей оплошности обвинила, того я не ведаю. Я ж вообще аки ангелок безвинный, всего — то и сделал, что деду старому, Вию, иглу подставил, когда тот сесть хотел. Ну не знал же я, что он под ноги мамаше попадёт, когда за мной бегать кинется. И что она через дедушку моего кувыркнётся, тоже предположения не имел. А ведь всё, что делается — оно к лучшему! — Тут Лишенька красивой стороной да милым глазом к отцу и дядьям повернулся. — Схватила меня матушка, да сюда закинула, — поворачивается другой стороной лица и тем глазом, в котором подлость хитрая светится, и говорит: — Ну, здравствуйте, родственнички, вот и свиделись!

— Видно, действительно вылакал, — Услад зажмурился, головой тряхнул, будто наваждение прогнать хотел. — Видно, до самого неиссякаемого дна уговорил, иначе бы такое безобразие не сотворил. Меня ведь почему ужас объял? Всю ноченьку меня краса неземная ласкала, лицо белое, стан тонкий, коса до пят, а проснулся… Эх, да что говорить…

— Пить без меры вредно, потому как неожиданности чаще всего случаются с незапланированным потомством, — мудро изрекла Леля. — Уж лучше б ты, братец, ещё раз щуку родильную поймал, да скормил своей жёнушке. После щуки детки — молодцы, один к одному! — И на своих отпрысков кивает.

У Лели сыновья действительно молодцы, хоть портреты с них пиши, хоть паши на них: красивые, сильные! А самый младший, Прон, ко всему ещё и умён не по годам. Он — то первый и обратил внимание старших родичей на новую беду:

— Вот вы, дядья да тётки, речи тут ведёте, а того не видите, что в Ирие уж осень началась, того гляди зима грянет! Да и дядька Перун как — то странно выглядит. Не пойму, не то ржа на него напала, не то кислотность повысилась, да только впечатление такое, будто его сейчас Кондратий хватит.

Глянули Сварожичи на Перуна, и ахнули хором: медная голова зелёным налётом покрылась, глаза под брови ушли, а изо рта дымок тонкой струйкой тянется.

— Да чего вы возитесь с этим гадёнышем? Не из породы он, в породу! Да вот только не в нашу, к моему большому прискорбию и глубочайшему сожалению, а в адову чёрную! — Вскричал Хорст.

— И с тобой, дядька Хорст, беда! — воскликнул Прон, от которого ни одна мелочь скрыться не могла, ибо обладал он взглядом пронзительным. — У тебя на лике пятна появились. Не уж — то Стрибог каку инфекцию с ветром занёс?

Хорст Солнцеликий зеркальце вытащил, увидал пятна на лбу и щеках, забыл обо всём — давай вытирать лицо. А Лишенька смотрит и улыбается гаденько.

— Чего это ты, щенок, на меня бочку катишь?! — Вскипел темпераментный Стрибог. — Да я тебя сейчас уму — разуму научу!

— Нечего гадости всякие ветрами надувать! — Взъярился Хорст.

— Ага, и Усоньше Виевне, интересно, каким ветром ребёночка надуло? — Ехидно усмехаясь, поинтересовалась жена Перуна, Додоля. — Тоже, поди, скажете, что Хорст виноват?

— То Услада спросить надобно, он у нас главный специалист по удовольствиям! — хором сказали Чернобог и Белобог.

— Да замолчите вы все! — это Ярила крикнул.

— А тебя и не спрашивают! — это снова Хорст.

— А ты бы помолчал!.. — хором, в несколько голосов.

— Дурень!

— От дурня слышу…

Так, слово за слово, сцепились Сварожичи, в клубок свились, по ветви дуба солнечного катаются, кулаками друг друга молотят. Лишь Перун столбом стоит, не шевелится, но Лихо Одноглазое из рук не выпускает. Смотрел он на братьев, сестёр и племянников, смотрел, да и сделал то, что им, умным, в голову не пришло. Оно так всегда бывает, когда размышлениями да дискуссиями увлекаются, теряют то, ради чего прения изначально затевались. А у Перуна привычки долго думать не было, он сразу действовать привык. Размахнулся, да и зашвырнул незапланированного племянника назад, в царство Пекельное.

Тут же тишина наступила. Сварожичи стоят, смотрят друг другу в лица, синяками разукрашенные, да взгляды отводят. Хорст зеркальце достал, заглянул в него придирчиво, принялся отражение своё рассматривать. Глядит — пятна с лица пропали, снова лик божественный светел и чист. Почти чист, а синяки… что ж, они сойдут, они для внешности украшение. Улыбнулся он, и в Ирие тут же зазеленели травы, распустились цветы. Стрибог тоже с облегчением вздохнул, дунул вроде несильно, но сразу нежный ветерок наполнил ароматами райский сад.

Сварожичи будто тяжёлый груз сбросили, по плечам друг друга хлопают, посмеиваются.

— И что вы лыбитесь? — Нарушила радостное настроение собравшихся Морена. — Отец в печали, мать в болезни, дед в горести — гадёныш Лишенька книгу Голубиную из рук выбил, куда залетела, неведомо, и отыскать быстро вряд ли получится. Бед столько навалилось, не разгребсти, а вы тут устроили коллективное мордобоище!

— Так не спроста ж! — Заоправдывались Сварожичи, робея перед суровой сестрой. — Ты вот только сейчас появилась, запоздало откликнулась, а потому полной картины происшествия не имеешь!

— А мне и не надо её иметь, я сразу в суть смотрю. Как людишек от чужой веры ограждать будем? Они, ежели верить по — другому начнут, то и жить по — другому станут, и умирая, в Ирий отправиться не пожелают. Мне в том интерес большой, меня ждать должны с радостью, а другая вера пойдёт — гнать будут в три шеи. — И достаёт из складок белого платья, сверкающего драгоценными каменьями, маленькую картинку. Подняла руку над головой, показала братьям и сёстрам. Смотрят те, удивляются: изображён там скелет, завёрнутый в саван; страшно скалясь, сжимает в костлявой длани косу, а ногой попирает мертвецов —