Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой - Сергей Беляков

Автономная Украина в составе свободной федеративной Российской республики – это казалось высшей, главной целью всего украинского движения. О самостийной Украине еще недавно говорили только немногие радикальные националисты вроде Михновского. Теперь же все переменилось.

«Романтическая влюбленность в свой край, в свои песни, искусство соединились с раздражением, отталкиванием от всего “российского”, с ненавистью к “москалям” вообще»[501], – писал русский философ Василий Зеньковский.

«Как-то я спустился в кухню епархиального женского училища на Липках[502], где помещался собор, – вспоминал епископ Вениамин (Федченков). – Слышу горячий разговор. Один священник с красным упитанным лицом кричит что-то. Я подошел.

– Нехай я пип, – говорит он. – …Перший взяв бы ниж и начав резати кацапив! – выпалил он, бесстыдно глядя мне в глаза. (“Пусть и священник, но я первый взял бы нож и стал резать великороссов!”). Он был из Подольской епархии…»[503]

Появилась новая категория людей – «мартовские украинцы». Эти люди до революции не интересовались ни украинским вопросом, ни политикой вообще, внешне были вполне лояльными подданными российского императора. Еще недавно многие из них сражались за Россию на фронте, вместе с русскими поднимались в штыки, пережидали газовые атаки и страшные германские артобстрелы. Получали русские ордена и чины и надеялись или сделать карьеру в армии, или просто выжить и после войны вернуться к семье, в родную хату. Вместе с русскими проводили короткие часы отдыха, веселились вместе со всеми.

Из «Юношеского романа» Валентина Катаева: «…вот выходит в круг здоровенный, плотный, даже толстый, что редко бывает среди солдат, хохол по прозвищу Тарас Бульба, старший фейерверкер, кавалер двух георгиевских крестов, и начинает гопак. Глядя на его огромную фигуру и круглое обширное лицо, более всего похожее на смеющееся солнце, все зрители помирают со смеху»[504].

Отношения «свой – чужой» между русскими и украинцами были и прежде, однако армейская дисциплина, лояльность к власти и привычная, давно утвердившаяся система отношений между людьми сдерживали ксенофобию, загоняли ее в бессознательное. Но прежней власти не стало, новая не вызывала ни доверия, ни уважения, ни страха. Дисциплина была объявлена пережитком прошлого. Храбрые солдаты и лояльные подданные превратились в убежденных, искренних, фанатичных украинских националистов.

Современный ученый решит, что все дело в успехе «национальной агитации», которой занимались украинские националисты. Но в распоряжении этих националистов были не месяцы и не годы, как у агитаторов из Союза освобождения Украины, а всего лишь дни или недели. Не могли они за это время перековать «малороссов» в «украинцев», изменить самосознание миллионов людей. Максимум, что могли, – провести некоторую «политинформацию» и научить украинцев называть себя украинцами, а не малороссами или хохлами. Для этого хватало и одного митинга. Украинский национал-коммунист Антоненко-Давидович (Богдан Верный, В.Антонович) сам видел и слышал этих агитаторов.

Из повести Бориса Антоненко-Давидовича «Печать»:

«Мы украинцы! А кто такие украинцы, я вас спрашиваю! – И опять сам себе ответил: – Это те, которых угнетали царица Екатерина и царь Петр еще двести лет назад! А кто такая была царица Екатерина, я вас спрашиваю! Да это не вам говоря, была такая шлюха, что…

Тут Осадчий, понизил свой голос и по-домашнему начал рассказывать срамные подробности из любовных приключений царицы. Его чрезвычайная фантазия помогала ему надлежащим способом нарисовать распутный образ легкомысленной царицы, гнобительницы славных запорожцев. Он рассказывал о ней такие истории, такие приключения, что, я уверен, даже самый педантичный, самый добросовестный историк, посвятивший всю свою жизнь екатерининской эпохе, не знал и сотой части того всего, что тут так образно и щедро преподнес Осадчий дядькам в своей речи. Слушая его, я невольно подумал: ему б еще немного образования, и точно, из него бы вышел неплохой порнографический беллетрист. Окончив свои филиппики, Осадчий вздохнул и подвел итоги:

– Вот эти полюбовники Екатерины, вот эти блюдолизы проклятые (дядькам почему-то понравилось слово «блюдолизы», и они снова захохотали) и забрали запорожские земли, а нас обратили в московскую крепостную неволю!..»[505]

Антоненко-Давидович написал свою повесть в двадцатые годы в советской Украине, где вовсю шла украинизация, но о Центральной раде и ее агитаторах можно было писать в лучшем случае с насмешкой. Отсюда и «порнографический» рассказ о жизни императрицы. Однако писатель не переврал, описывая успех украинского пропагандиста у селян. В документах той эпохи, в газетах, в свидетельствах мемуаристов мы находим множество доказательств этого успеха. А человек легче всего поддается агитации, если ему сообщают сведения, которым он хочет верить, если озвучивают его собственные мысли, желания, догадки.

Обостренная любовь украинцев к своему Отечеству, к своему народу обернется ненавистью к России. Двадцать два года спустя Александр Довженко с удивлением и, кажется, вполне искренним раскаянием вспомнит о своем стихийном национализме тех дней, иррациональной любви к своим (украинцам) и столь же иррациональной ненависти к русским людям: «Особенно радовало меня то, что царь Николай II был не украинец, а русский, что весь его род был тоже не украинским. В этом мое воображение усматривало как бы полную непричастность украинцев к нашему презренному строю. Это уже и был национализм. Все украинцы того времени казались какими-то особенно приятными людьми. Шутка сказать, сколько лет вместе страдали от проклятых русаков…»[506]

Украинцы свою любовь «отдали Украине. Для России осталась одна ненависть. Ненависть к России господствовала над всем»[507], – вспоминал Юрий Тютюнник.

В апреле прошел и первый Украинский войсковой съезд, на который приехали 700 солдат и матросов, настроенных весьма радикально. В зале кричали «Хотим председателем Михновского! Хотим независимой Украины! Долой соглашателей из Центральной рады!»[508] Но умеренные сторонники Центральной рады еще крепко держали власть в своих руках, хотя им уже приходилось отбивать атаки самостийников, используя нетривиальные и не вполне парламентские методы. Профессор Грушевский, опытный в парламентских баталиях, легко и просто оттолкнул от трибуны Михновского и начал читать собственную речь. Михновский опешил, но не решился возражать: Грушевский был тогда настоящим вождем украинской нации.