Магический Марксизм. Субверсивная Политика и воображение - Энди Мерифилд

Если для полковника изготовление золотых рыбок означало другое представление о распределении времени, времени для создания потребительной стоимости в противоположность меновой стоимости, то поэтика бабочки есть подлинная поэтика пространства, доминирующего пространства, поэтика порхания по любому пространству, в котором ты хочешь порхать, перемещения от места к месту, задерживаясь то там, то здесь для опыления. Бабочка – подходящий символ для такого марксиста, как Анри Лефевр, который переместил фокус внимания исторического материализма от промышленного производства к деятельности по производству пространства, к праву на город, к революции, которая могла бы быть и урбанистической, и географической. Конечно, легко перемещаться с места на место в нашей культуре людям гораздо сложнее, чем бабочкам. Часто перед нами встают стены, не позволяют проникнуть в нужное место, преграждают дорогу, вынуждают свернуть на путь, уводящий от действия, ведущий к местам, где мало нектара и пыльцы. Действительно, мы живем в культуре, в которой само пространство было коммерциализировано, стало предметом торга, предметом спекуляции, купли и продажи, сдачи внаем, стало тем, что монополизируется и колонизируется, разрушается и переконфигурируется. Сегодня перемещаться свободно, как бабочка, – это для человека идеал, а не реальность.

За последние несколько десятилетий странные вещи произошли с нашими пространствами, особенно с городскими. Пространства, которые когда-то любой мог свободно посещать и находиться там, неуклонно превращались в стерильно чистые и сверкающие приватизированные зоны, в которых можно увидеть только тех, у кого полно денег. Не новые, но вполне приличные кварталы, отличавшиеся разнообразием, были причесаны под одну гребенку и джентрифицированы, стали недоступными для прежних обитателей и всех остальных, кроме самых богатых, которые выглядят одинаково, одеваются одинаково, покупают одно и то же. Наши города стали рядовым объектом интереса финансовых институтов, корпораций, занимающихся недвижимостью, молодых топ-менеджеров и турбизнеса, специализирующихся на дорогих услугах и самых обеспеченных потребителях. Грязные производства обанкротились либо были выведены далеко за границу, туда, где дешевле рабочая сила, где ее легче эксплуатировать. Постиндустриальные зоны вытесняют людей из пространства и перекраивают их время, обостряют ненадежность их положения, увеличивают количество малооплачиваемых и много работающих людей – уборщиков и подносчиков, официантов и барменов, разнорабочих и охранников – всех тех, кто вынужден трудиться в нескольких местах просто для того, чтобы свести концы с концами. Отказ людям в пространстве сопровождается кражей у них времени, расширяющимся разрывом между местами, где люди живут (или где могут позволить себе жить) и где они могут еще найти работу, что ведет к многим часам, потерянным в «пробках» или просто на далекий путь (нередко пешком) между работой и домом. Никогда еще люди не перемещались так далеко, чтобы находить дело так редко.

Уже в конце 1960-х Лефевр был твердо убежден, что в XXI столетии города, а не заводы станут центральным пунктом изучения и борьбы для марксистов. Города будут главной зоной накопления капитала с одной стороны и организованного восстания – с другой. Так же, как обычные люди эксплуатируются и вытесняются оттуда, где работают, так, говорил Лефевр, они будут эксплуатироваться и вытесняться оттуда, где живут. Фактическое лишение их достойно оплачиваемой работы с достойными контрактами и достойными социальными льготами будет «дополняться» фактическим лишением достойных районов обитания, с достойной рентой и достойной инфраструктурой. Прежде либерализм извлекал прибавочную стоимость, эксплуатируя людей на рабочем месте, теперь неолиберализм извлекает свои прибыли, лишая их пространства для жизни, завладевая общим достоянием (commons), реапроприируя центры наших городов. По Лефевру, новый марксистский гуманизм, соответственно, должен быть основан на новом праве, праве на общее достояние, праве на город, праве, которое возникнет как «клич и требование», говорит он, как боевой призыв[198].

И это не какое-то «псевдоправо», уверен Лефевр, вроде тех ничем не обеспеченных прав, которые находим в принятой ООН в 1948 году Всеобщей декларации прав человека; не надо его путать и с правом на посещение, правом прийти как турист, чтобы поглазеть на джентрифицированный старый центр и вспомнить ненадолго о городе, откуда вас вышвырнули. Нет, говорит Лефевр, это право нужно понимать как переформулированное и обновленное право на городскую жизнь как таковую, право на обновленное центральное положение. Не может быть города без центральной зоны, не может быть городской жизни, полагает Лефевр, без динамичной сердцевины, без энергичного, открытого публичного форума, где кипит жизнь и происходят «волшебные» события, так или иначе порывающие с логикой извлечения прибавочной стоимости.

Право на город должно магически усиливать право на пространство, право на землю, поскольку все это создает условия права людей на самоутверждение и самораскрытие. Более того, такое право на пространство равнозначно праву на место для жизни и праву на средства к существованию. Миллионы мелких сельских собственников на всех континентах каждый год лишаются своей земли из-за большого агробизнеса и развития ориентированного на экспорт крупного сельскохозяйственного производства; эти люди теряют способность прокормить себя и хотя бы немного заработать; им приходится мигрировать в города в поисках работы, которой становится с каждым годом все меньше, перемещаться в чуждые им места обитания, жизнь в которых для них слишком дорога и к тому же непонятна. Одновременно горожане, попадая на рынок неустойчивой занятости, постепенно вытесняются из центра, в котором им тоже жить дорого и который они больше не понимают. Так возникает возвратно-поступательный эффект, порочная диалектика изъятия, всасывающая людей и выплевывающая их, часто одним духом, вынуждая старожилов и новичков сливаться в единую массу на периферии, в зонах социальной маргинализации, в разного рода ZUS по всему миру[199], где они все застряли между молотом и наковальней. Точно так же, как капиталист извлекает выгоду из абстрактного труда на рабочем месте, он процветает и растет, производя абстрактное пространство, материальный ландшафт офисных кварталов и люксовых апартаментов, торговых центров и бутиков, музеев и глобальных рынков. А там, где доминирует абстрактное пространство, там не порхают бабочки.