Магический Марксизм. Субверсивная Политика и воображение - Энди Мерифилд

Во сне время претерпевает странные трансформации; перестает быть линейным, скачет, сжимается и распадается. События происходят раньше срока или одновременно, без всякой рациональной последовательности и постигаемого разумом временно́го порядка. Все становится похоже на роман в духе магического реализма – который начинается с конца и потом ведет повествование от окончания к началу, рассказывая свою историю как диковинную хронику, которая прозревается. Марксистская утопическая мысль должна ныне перенять эти особенности, стать хроникой прозреваемого возможного мира, такого мира, в котором свободное время не тратится впустую, как рабочее время, но к которому относятся дьявольски серьезно, с предельным вниманием, как к величайшему акту нашего воображения. Есть два варианта этой парадигмы прозреваемого возможного мира: хроника смерти или хроника жизни, реальное будущее с одной стороны, воображенное будущее – с другой. Иными словами: общество «посттруда», в котором создание богатства более не связано с работой по найму, содержит в себе возможность и понятного будущего, полного угроз, и ирреального будущего огромных возможностей; и ни один из вариантов не совпадает вполне с теми, которые Маркс предсказывал в «Grundrisse».

Капиталистическое общество «посттруда», наше реальное будущее, представляется не столько обществом, где труд является потребностью экономической, сколько таким, где труд выступает идеологической и политической необходимостью, связанной с сохранением стабильности и легитимности системы работы без работников, обеспечивающей то, что работники (и бывшие работники) остаются потребителями и тем или иным образом «приемлют» мир нематериального труда. Здесь и коренятся опасности: прежде всего та, что желание иметь больше свободного времени, стремление работать меньше (разделяемое, как представляется, сегодня многими работниками) будет использовано против самих же работников, в качестве предлога для разобщения людей, характерного для неолиберального государства, предлога для пропаганды стратегий «самопомощи» как формы самовоспроизводства и самоэксплуатации, как средство социального контроля: «Мы все – предприниматели!» Другая опасность состоит в том, что безработица, постоянная угроза потери работы, временная и неквалифицированная работа, временные контракты и сдельщина, работа, получаемая спорадически и низкооплачиваемая, приведут к возникновению никогда не исчезающей и в высшей степени неконфликтной массы трудящихся, которых предприниматели смогут легко нанимать и легко увольнять в зависимости от колебаний циклов деловой активности. Так на горизонте появляется то, что Маркс называл «промышленная резервная армия»: прекаризация становится ключевым словом для обозначения «относительного перенаселения» сегодня, покорной массы трудящихся, возникающей в ходе процессов накопления капитала[187].

Относительное перенаселение означает не что иное, как огромную массу частично или мало занятых работников, скорее всего работающих неполный день, или по требованию, или самозанятых, находящихся на временном контракте или участвующих в программе, вынуждающей браться за любую работу – всех тех, кто позволяет официальной статистике занятости выглядеть не так плачевно, как она должна выглядеть на самом деле. Этими людьми занимается постоянно растущая «индустрия персональных услуг», ставшая даже еще более безжалостной и агрессивной, когда на ее основе возникли бюро временной помощи и фирмы-подрядчики, координирующие распределение временной рабочей силы, предложение и спрос на которую зависят от произвола компаний, специализирующихся на аутсорсинге и урезании расходов. Агентства по временному трудоустройству позволяют потерявшим работу начать новую карьеру, меняя занятия. И не только количество людей, имеющих лишь временную работу, выросло в огромной степени, сам бизнес по временному трудоустройству является бурно развивающейся индустрией. (Manpower Inc., к примеру, – это сегодня международная компания с оборотом в миллиард долларов и самое большое в мире агентство по подбору персонала; кроме того, формально она самый крупный работодатель в США, устраивающий на условиях аутсорсинга 800 000 человек в год. И, наконец, имея 4100 офисов в 82 странах, Manpower каждый год связывает 1,6 миллиона человек с 25 000 бизнесов по всему миру.)

В феврале 2010 года США имели гигантскую черную дыру глубиной в 10 миллионов рабочих мест. Это то их количество, которое понадобилось бы для возвращения экономики к «респектабельной» цифре в 5 % безработицы, вокруг которой она в основном колебалась до того, как начался текущий спад. С учетом роста населения и того, что все больше и больше людей приходит на рынок труда, в США понадобится создавать около полутора миллионов рабочих мест в год – примерно 125 000 в месяц, – чтобы не погружаться все глубже в эту черную дыру[188]. Но даже если каждый месяц будут создаваться 600 000 мест (это в два раза больше, чем в 1990-е), все равно понадобится два года, чтобы заполнить такую зияющую пустоту. Как скажут вам даже наименее критически настроенные неолиберальные экономисты, это темпы роста, которые не наблюдались с 1960-х – иными словами, темпы, которые практически невозможны, тем более в экономике, в которой прогнозируется нулевой рост в обозримом будущем. Перспектива нулевого роста является практически неизбежной и для Европы, и на континенте с тревогой ждут такого развития событий. Во Франции сегодня 10 % населения являются официально зарегистрированными безработными, это около 2,8 миллиона человек (данные МОТ, декабрь 2009 года); каждый месяц к этому количеству добавляется 100 000. В Великобритании официально зарегистрированы 2,4 миллиона безработных (почти 8 % населения) и еще 1,4 миллиона работают по временным контрактам.

И все же эти угрозы несут с собой и определенные возможности и даже поистине революционные возможности. Здесь мы и встречаемся с воображенным будущим, нашим возможным состоянием мечты и прозреваемой жизни. В Великобритании 85 % людей, трудящихся неполный рабочий день, не хотели бы перейти на полную занятость, и многие отказываются работать сверхурочно, предпочитая сокращать количество времени, проведенного на работе, работать меньше за меньшие деньги, а жить поэтому чуть лучше. Призыв «Travailler plus pour gagner plus» теперь звучит как странный пережиток другой эпохи; «travailler moins, vivre mieux»[189] кажется больше соответствующим Zeitgeist’у. (Маркс, между прочим, всегда считал этот принцип «основополагающим императивом».) В период кризиса первое, что делают хозяева, – сокращают рабочие места еще быстрее, чем в благоприятное время. Наша первая реакция как работников на это: «Черт возьми, увольнения, сокращения зарплаты, неполная рабочая неделя…» Этот сценарий описан в до сих пор сохраняющей свою ценность книге «Travailler deux heures par jour», выпущенной французским коллективом «Adret» («Солнечный склон») в кризисные 1970-е. В одной из глав Шарли Бояджан, молодой рабочий обувной фабрики в Романе, вспоминает события на этой фабрике в конце 1974 года, когда начали проявляться первые последствия нефтяного кризиса. Прежде всего, для сокращения издержек брутальная сорокавосьмичасовая рабочая неделя, когда восьмичасовая смена начинается неделю с утра, неделю после обеда и неделю в ночь, была сокращена до 40 часов, потом до 32 и, наконец, до 24 часов. Сперва людей беспокоило, пишет Бояджан, неизбежное снижение заработков. Что делать? Как с этим справиться? Катастрофа! Но потом, говорит Бояджан, мало-помалу, по мере того как проходила неделя за неделей, все рабочие заметили, как что-то меняется. Те, кто был до предела измотан, начали чувствовать себя лучше, больше общаться с товарищами, оживать. Кроме того, начал снижаться уровень агрессивности, а дружеские отношения укрепляться. «Именно тогда, – пишет Бояджан, – люди стали спорить, поскольку каждый стал больше говорить… Когда вы меньше работаете, вы больше обсуждаете работу… Люди стали поддерживать политическую дискуссию о действительно важных вещах, когда кто-то начинал ее»[190]. Через некоторое время те рабочие, которые пытались компенсировать снижение своих заработков, работая au noir[191], перестали этим заниматься, предпочтя проводить время с семьей, «заново учась жить», учась отдыхать, говорит Бояджан. После конца рецессии многие рабочие на фабрике не хотели снова работать полный рабочий день. Проблемы труда стали интересовать их с политической точки зрения, они обнаружили нечто, что профсоюзные активисты еще не поняли, за что не призывали бороться. Вот к каким последствиям привело сокращение рабочего дня, пишет Бояджан. А представьте, что это обычный порядок вещей. Представьте, говорит он, «что вы работаете два часа в день?» «Важно уже сегодня думать об этом, хотя, конечно, это пока отдаленная перспектива».