Дневник обезьянки (1957-1982) - Джейн Биркин

9 января, Венеция

Серж привез меня в Венецию. Мы остановились в отеле «Даниэли», в шикарном люксе: стены с позолотой, причудливой формы старинная мебель, мутные зеркала в грязных золоченых рамах – красота! Холодное венецианское солнце льет свет в два окна, выходящие на Большой канал. Наш номер занимает целый угол отеля «Даниэли», самый темный. Обстановка располагает к интиму.

Я думала, что мы никогда сюда не доберемся. В 10 утра мы сели на самолет Париж – Милан, где должны были пересесть на самолет до Венеции. Но лететь пришлось не из Милана, а из Рима. Все рейсы из Милана отменили из-за тумана. В Рим мы прилетели с опозданием на час, и нам предложили рейс до Триеста, в 15:00. В полном расстройстве мы пошли в ресторан аэропорта, и, пока жевали несъедобный стейк, Сержа осенила гениальная идея. Если поехать на машине, то мы прибудем в Венецию к 18:00. Так мы и поступили.

Не успели мы тронуться, как меня вырвало. Хорошенькое начало! Туман стоял такой густой, что в метре ничего не было видно. Ужас! Мы радовались, что у нас такси с дизельным мотором, потому что автомобиль меньше дергало. Мы следовали за светом фар шедшей впереди машины скорой помощи и к половине девятого наконец были в Венеции. Ночной портье при виде нас едва не упал в обморок: все рейсы были отменены и он меньше всего ожидал, что кто-нибудь сумеет пробраться сквозь такой плотный туман. Венеция как будто плавала в гороховом супе, который привел бы в замешательство даже Шерлока Холмса. Не видно было даже церкви Салюте на Большом канале. Мы пешком двинулись в сторону бара «Гарри». Все происходило как во сне: мяукали невидимые кошки, из ватной тьмы выныривали фигуры в шляпах и перчатках; у всех изо рта вырывались облачка пара, как у курильщиков; у всех – иначе говоря, у тех четырех человек, что встретились нам по пути. Город-призрак.

Изумительный ужин в баре «Гарри». Из посетителей – всего несколько американцев и англичан. Оттуда – назад, в отель. Серж едва опустил голову на пышную подушку, как мгновенно уснул. Странное ощущение испытываешь, когда спишь не на своем постельном белье. Мне оно нравится. Простыни были жестковатые – примерно на таких я спала в гостях у Ротшильдов, когда натерла себе кожу из-за монограммы на наволочке. Утром мы быстро расправились со скромным венецианским завтраком и с тех пор уже полтора часа ждем звонка из Парижа, чтобы узнать, как наша милая пресса приняла диск Сержа. Мой фильм[154] выходит на экраны 15-го, какой ужас!

Мама с папой продали дом на острове Уайт. Эндрю страшно удручен, да и я, признаюсь, огорчена. Но мне лучше помалкивать – все-таки у меня теперь есть дом в Нормандии. Приятно думать, что у Кейт и Шарлотты будут общие воспоминания о каникулах, какие есть у нас с Эндрю и Линдой. Маме с папой нужны были деньги на содержание дома в Челси, так что выхода не оставалось. Ничего не поделаешь.

Не успели мы вернуться, как Серж уволил М. за то, что она плохо смотрела за детьми. Лучшее подтверждение его правоты – тот факт, что она в ответ и глазом не моргнула: ушла, даже не попрощавшись с детьми, а ведь прожила с ними целых три года. Нам и правда надоело, что Шарлотта вечно сидит одна в углу, а Кейт часами чахнет над тарелкой; Шарлотта вечно хнычет и не отлипает от телевизора. Когда с ними мы с Сержем, они ведут себя идеально и во всем нас слушаются. Шарлотта смеется и не писается по ночам, а когда мы куда-нибудь собираемся, идет с нами с удовольствием – вместо постоянных пререканий с М. В конце концов до нас дошло, что наши дети – вовсе не неуправляемые монстры, как нам внушала М. Просто они ее не любили, и Шарлотта намеренно писалась в постели, подавая нам сигнал. Теперь за дело снова взялась мадам Ремонд, и все в доме повеселели.

30 августа

Дорогой Манки!

Я только что вернулась из Лондона. Провела три недели с папой. Операция вроде бы прошла успешно, но как раз перед моим отъездом в Германию он подхватил инфекцию, и отъезд пришлось отложить. Он вел себя невероятно мужественно, и мама тоже. Операция длилась пять часов. Мы с мамой, Пемпи и Линдой все это время просидели в соседнем кафе. За пять минут до того, как его увезли, он вдруг помрачнел и расплакался. Мне так хотелось быть сильной, но я не смогла. Видеть его таким полным жизни и знать, что они там сейчас с ним делают… Стоит только вообразить себе, как ему больно… Даже думать об этом невыносимо. Они должны разрезать ему спину, разделать его как тушку и извлечь легкое… А если он не выживет? А если у него не выдержит сердце? Когда я увидела слезы у него на лице, увидела, как он хватает руками пустоту перед собой, мне захотелось умереть. Лучше бы я оказалась на его месте. Лучше бы они проделали все это со мной. Он сказал: «Если со мной что-нибудь случится, позаботься о маме». Я знала, что он боится. Но что я могла сделать? Только пообещать ему, что сделаю все, о чем он просит, и спрятать лицо, чтобы он не видел, как я плачу.

Пемпи проявила чудеса доброты и заботы. Бедная мама была в ужасном состоянии, но, как всегда в трудные минуты, собрала всю свою храбрость. Линда единственная из всех нас верила, что все будет благополучно. А poor[155] Эндрю и сам лежал в больнице с язвой и только без конца звонил по телефону, как и Серж. Но все прошло хорошо. Хирург остался доволен операцией и сказал, что теперь все зависит от папы. Язык у него распух, и он совсем не может говорить. Но даже в реанимации он вел себя как ангел и ни разу не пожаловался. Через два дня его перевели в палату. И вот тут-то начались боли.

Мы с Мангой[156] дежурили у него по очереди. Днем я читала ему Вудхауса, вечером приходила мама, и наоборот. Он слушал с удовольствием, и мы оба смеялись. Не представляю себе, как он терпел боль, когда ему обрабатывали шов. На четвертый день он уже пытался вставать – невиданное дело! – а на шестой начал ходить по коридору.

Через десять дней его выписали из больницы. Все было хорошо, но на шестнадцатый день он подхватил инфекцию. Надеюсь, антибиотики ему помогут. Хорошо, что я оставалась с ним и хоть немножко его веселила.

Мы с Эндрю водили детей в Хай-парк. Катались на лодке по озеру и заплыли в запретную зону. Как будто вернулись в деньки нашего детства на острове Уайт! Эндрю ничуть не изменился, он все такой же веселый и добрый. Он ясно видел, что дальше заплывать нельзя, но никому ничего не сказал, а я заметила табличку с запретом, только когда мы возвращались обратно. «Я решил, что не стоит вас понапрасну волновать!» – сказал он. Мы сошли с лодки. Он был босиком – в его спортивные туфли мы набрали ежевики. Ее столько, что мне хватит на пирог на восемь человек.

Серж наконец познакомился с Пемпи. Я очень этому рада, потому что раньше у них никак не получалось встретиться, а они прекрасно поладили. Фреда нашла его невероятно attractive[157], и он такой и есть! Бедняжка Пемпи, без Кэрола[158] ей так одиноко в ее доме на Кингс-Роуд. Он кажется опустевшим, да он и правда опустел. Пемпи выглядит потерянной и какой-то испуганной. Но она собралась с силами, пригласила к себе на каникулы французского мальчика 13 лет и повсюду его водила. Даже ездила с ним на метро на стадион Уэмбли, на футбольный матч. Я подарила ей несколько дисков Сержа, чему тот очень порадовался.