Лучшая подруга Фаины Раневской - Павла Вульф

Спектакль идет. Героиня страдает, инженю резвится… Добрая публика аплодирует и довольная расходится по домам, а актеры начинают «жить». Одни идут в рестораны для дружеских бесед и, смакуя свой успех, хвалятся друг перед другом «своими достижениями». Другие, придя домой, с горечью переживают только что совершенное преступление против себя, против театра и в полной безнадежности принимаются зубрить роль для завтрашнего спектакля.

Так или приблизительно так велись театральные «дела» в солидных антрепризах, а в мелких – было еще страшнее.

Но совсем безотрадно было в «летних делах». Я по возможности избегала летней театральной службы, где процветала беззастенчивая, ничем не прикрытая халтура. Помню один летний сезон в Екатеринославе, в Английском клубе. В труппе было много замечательных актеров: Н. М. Радин, И. A. Слонов, М. М. Тарханов, В. Н. Волховский, И. Р. Пельтцер, O. A. Голубева, H. A. Лисенко, Т.П. Павлова, A. B. Токарева.

Наличие блестящих актеров не спасало от провальных спектаклей. Ежедневно шла какая-нибудь новая пьеса. Утром ее репетировали, вечером играли. Иногда из-за такой системы не успевали прорепетировать пьесу до конца, оставался один или два акта совершенно непрочитанным, и мы играли экспромтом, импровизационно.

Среди этих халтурных представлений, о которых стыдно вспомнить, был один невероятно мучительный спектакль. Шла пьеса Л. Андреева «Дни нашей жизни». Играли, конечно, с одной репетиции, но, так как у всех исполнителей были раньше игранные роли, первый спектакль прошел хорошо и имел успех. Решили повторить. И вот этот второй спектакль вспоминается мне, как кошмар. Я играла Оль-Оль и начинала пьесу. Странное зрелище предстало перед моими глазами, когда я вышла на сцену: все исполнители были новые. Не только мелкие роли, как Физик, Блохин, но и центральные – Глуховцева и Онуфрия – играли новые актеры.

Мне казалось, что я сплю, что это страшный сон… Есть у нас, актеров, такие страшные сны, когда снится, что выходишь на сцену и не знаешь ни одного слова, силишься убежать со сцены, спрятаться куда-нибудь, а ноги не слушаются, тяжелые; смотришь в темноту зрительного зала, а там зияющая пустота, а играть надо, неизбежно надо. Просыпаешься в холодном поту. Приблизительно такие ощущения были у меня, когда я увидела рядом с собой нового партнера, игравшего Глуховцева. Он, дрожа, шептал: «Вы подсказывайте мне, что я должен делать, куда переходить…» Это было за пять минут до начала спектакля. Переполненный зрительный зал глухо шумел. Я думала, что сошла с ума, бросилась к режиссеру: «Что все это значит, как же играть, что вы делаете!» Он невозмутимо улыбнулся и цинично сказал: «А вот попробуйте, поиграйте». – «Это издевательство», – закричала я. «Давайте занавес», – скомандовал режиссер, скрываясь за кулисы. Дали занавес…

Вот какие спектакли приходилось играть, вот какие «деятели искусства» возглавляли тогда театры. Полная беспринципность царила во многих театрах, а в летних особенно.

В данном случае, в Екатеринославском летнем театре, антрепренерами являлись старшины Английского клуба. Их очень мало интересовал театр. Они «нанимали» управляющего, администратора, который набирал труппу и вел «дело театра». Сами же хозяева – старшины целыми днями и ночами сидели на веранде клуба и беспробудно пили. Управляющий получал от клуба жалованье и, не заинтересованный ни в прибылях, ни в дефицитах театра, безнаказанно творил безобразие, насаждая халтуру, о которой я только что рассказала.

В свободное от «службы» время я ездила на гастроли в Ригу, Одессу, Казань, Нижний Новгород, Псков, Евпаторию, Новороссийск. Играла 7-10 спектаклей, это пополняло мой бюджет и давало мне иногда возможность избежать «летней каторги». Я не любила гастролировать. Играла я на гастролях свои лучшие роли, но это мало давало удовлетворения. Играть в чужой, незнакомой труппе трудно, я чувствовала себя в ней инородным телом и предпочитала поэтому гастролировать вместе с труппой, в которой работала зиму.

И все три года, что я работала в Ростове, по окончании зимнего сезона, великим постом, группа актеров нашего театра организовывала поездку со мной и H. H. Васильевым во главе. Мы играли в Таганроге, Армавире, Майкопе – и везде при переполненных сборах. Это не искупало тех мучений, какие мы испытывали от совершенно необорудованных театров, от чудовищных условий, в которых приходилось играть. Я не могла избавиться от чувства стыда и сознания, что наше культуртрегерство – та же халтура. Единственным оправданием было то, что в наших товарищеских поездках марки были так распределены, что младшая братия, вторые актеры, вырабатывали тройной зимний месячный оклад, мы же не получали и половины. Это делалось сознательно, чтобы низкооплачиваемые актеры могли заработать кое-что в поездке. По окончании зимнего сезона многие актеры обречены были на полуголодное существование, а заработав в поездке, могли даже поехать в Москву в бюро Театрального общества для приискания работы на следующий сезон.

Прослужив три зимних сезона в Ростове-на-Дону, я в 1914 году перебралась в Киев. В то время актеры не удерживались подолгу в одном и том же месте и кочевали из города в город. Антрепренеры «в интересах публики» ежегодно или меняли всю труппу, или обновляли, освежали труппу, привлекая актеров из других антреприз. Мне казалось, что я и так засиделась в Ростове, и когда получила приглашение работать в Киеве у Д. М. Мевеса, то охотно согласилась.

Громадное зло тогдашним провинциальным театрам наносил способ набора труппы. Выхваченные из разных театров, актеры были творчески чужды друг другу, у них не было единого метода работы. Эта система набора труппы, создававшая разношерстность актерского состава, пагубно сказалась и в антрепризе Мевеса.

Труппа Мевеса была составлена неумело, и, несмотря на наличие таких актеров, как И. А. Слонов, В. П. Георгиевский, прекрасной героини, умной актрисы O. A. Голубевой, неплохого режиссера Н. Е. Савинова, спектакли были неинтересные, посредственные, ультрапровинциальные. Скука и апатия царили как в труппе, так и в зрительном зале.

Ольга Александровна Голубева, актриса большой культуры, хороших, благородных приемов игры, пробовала бороться с затхлой, провинциальной атмосферой театра, но вскоре поняла всю бессмысленность борьбы. Театр был в руках людей, чуждых искусству. Помнится мне, как Ольга Александровна, несмотря на свою дисциплинированность, строгость, почти пуританское отношение к театру, получив роль в пьесе, не отвечающей минимальным художественным запросам, перевязывала ее ленточкой и, не входя ни в какие объяснения с руководителями театра, отсылала ее обратно.

Не могу не помянуть добрым, ласковым словом главного режиссера театра Савинова. Это был чуткий, обладавший вкусом режиссер, увлеченно и серьезно работавший. Человек он был чистой, доверчивой души, чуждый интриг. Он очень страдал от вздорных, «чисто актерских» придирок и нападок одного из первачей труппы, который почему-то держал себя хозяином, распоряжался, командовал всеми, начиная с самого антрепренера.

Через два или три месяца после начала сезона Савинов был призван на войну, и театр с его отъездом на фронт превратился в арену любительских упражнений для родных и близких антрепризы. Вскоре после отъезда Савинова я узнала, что он убит.