Лучшая подруга Фаины Раневской - Павла Вульф

Весной 1918 года после артиллерийского обстрела в Ростов вошли немцы и белые. Начались дни немецкой интервенции. Немцы грабили, разоряли город, опустошали магазины – все вывозили в Германию. Белые бесчинствовали, пьяными толпами ходили по опустевшим улицам. Жизнь замерла, театр закрылся. Жутко, страшно и противно было выходить из дома. Неудержимо тянуло уехать из Ростова. Но куда? В советскую Россию не пробраться через фронт. Решила ехать в Крым, к морю, в Евпаторию, чтобы немного отдохнуть и поправить пошатнувшееся здоровье моей маленькой дочери.

В Крыму я застряла. Опоздав по болезни к сезону в Ростов-на-Дону, в антрепризу О. П. Зарайской, с которой у меня был подписан договор на зимний сезон 1918/19 года, я принуждена была вступить в товарищество, организованное В. А. Ермоловым-Бороздиным из случайно застрявших в Крыму артистов. Сначала товарищество работало в Евпатории, а потом в Симферополе. Труппа, несмотря на свой случайный характер, подобралась хорошая, и работали мы дружно. В составе были такие сильные, опытные актеры, как В. А. Ермолов-Бороздин, И. Ф. Скуратов, С. И. Днепров, P. A. Карелина-Раич, Н. И. Кварталова, С. И. Милич, О. Н. Лавровская.

Среди начинавших актеров был Д. Н. Журавлев (теперь лауреат Всесоюзного конкурса чтецов), Е. И. Страдомская (потом заслуженный деятель искусств), Ф. Г. Раневская (ныне народная артистка СССР, любимая советским зрителем).

Фаина Георгиевна Раневская вступила в труппу Евпаторийского театра после дебюта в роли Маргариты Кавалини[8] в пьесе «Роман». Я готовила ее к дебюту, занималась с ней этой ролью. И потом в течение всей творческой жизни этой замечательной актрисы все ее работы я консультировала и была строгим, но восхищенным ее огромным талантом педагогом. Работая над ролью Кавалини с Раневской, тогда еще совсем молоденькой, неопытной актрисой, я почувствовала, каким огромным дарованием она наделена. Но роль Маргариты Кавалини, роль «героини», не смогла полностью раскрыть возможности начинавшей актрисы.

Зато в этот же первый сезон в Крыму Фаина Георгиевна сыграла роль Шарлотты в «Вишневом саде» А. П. Чехова, и сыграла так, что это определило ее путь как характерной актрисы и вызвало восхищение ее товарищей по труппе и зрителей.

Как сейчас вижу Шарлотту – Раневскую. Длинная, нескладная фигура, смешная до невозможности и в то же время трагически одинокая. Какое разнообразие красок было у Раневской и одновременно огромное чувство правды, достоверности, чувство стиля, эпохи, автора.

И все это у совсем молоденькой, начинавшей актрисы. А какое огромное актерское обаяние, какая заразительность! Да, я по праву могла тогда гордиться своей ученицей, горжусь и сейчас ее верой в меня как в своего педагога. Эта вера приводит ее ко мне и по сей день со всеми значительными ролями, над которыми Фаина Георгиевна всегда так самозабвенно и с такой требовательностью работает.

В тот крымский период, который был началом творческих успехов Ф. Г. Раневской, главным режиссером был П. А. Рудин – человек необычайной трудоспособности. Дни и ночи он проводил в театре. Спектакли подготовлялись тщательно, без обычной для провинции спешки, и шли стройно с хорошим ансамблем. Материально товарищество работало неплохо, сводили, что называется, концы с концами, но не было душевного покоя и творческой радости, не было сознания нужности и смысла нашей работы.

Самое же страшное, что терзало многих из нас, – это чувство оторванности от жизни страны. Мы сидели на клочке крымской земли, в то время как решались величайшей важности исторические задачи, шла перестройка всей жизни, лилась кровь в борьбе за счастье всего человечества. Эти мысли не могли не тревожить большинство из нас, и мы с нетерпением и трепетом ждали, когда же и мы вольемся в общую жизнь. Фронт приближался. В ноябре 1920 года после ожесточенных боев Красная армия перешла Сиваш и Крым стал советским.

Перед вступлением Красной армии в Симферополь всю ночь стоял несмолкаемый гул – это белые, удирая, громили город в бессильной злобе. Утром, идя в театр на собрание, мы увидели разграбленные магазины, груды разбитых стекол. На собрании в театре решался вопрос о встрече Красной армии. Решено было играть спектакль для красноармейцев. Начались обсуждения, горячие споры о том, какую пьесу текущего репертуара показать бойцам. Мы понимали, что играть для Красной армии надо Островского, а не «Веру Мирцеву» или «Осенние скрипки». В самый разгар споров вбежал с улицы сторож театра с криком: «Идут, идут!» Мы выскочили на улицу из ворот театра и радостно приветствовали шедших стройными рядами бойцов. Вечером в театре для частей Красной армии играли «Грозу» Островского. Как памятен мне этот спектакль! Театр переполнен красноармейцами. Они громко разговаривали, обменивались тут же впечатлениями… Мы были рады этому необычному зрителю.

Ввиду возможных эксцессов со стороны белых банд актеров после спектакля сопровождали верховые красноармейцы.

Утвердилась советская власть в Крыму, и началась новая эра в жизни Симферопольского театра. К нам пришел простой, неискушенный зритель. Он жадно впитывал новые впечатления, и мы, актеры, почувствовали большую ответственность перед этим зрителем. Надо, чтобы он поверил нам, понял нас, а для этого мы должны сделать свое искусство правдивым, а главное – мы должны зажить одной с ним жизнью, его интересами, его любовью, его желаниями.

Симферопольский театр, как и другие провинциальные театры, долго еще играл старый буржуазный репертуар. Советских пьес не было. По мере возможности мы старались не засорять репертуар нашего театра пошлыми пьесами. Классика русская и иностранная преобладала в нашем репертуаре, но все же проникали такие чуждые рабочему зрителю, безыдейные пьесы, как «Мечта любви» А. Косоротова, «Обнаженная» А. Батайля и другие.

За мою пятилетнюю работу в Крыму в госдрамтеатре (с 1918 по 1923 год) я переиграла массу ролей, неся на себе всю тяжесть репертуара. Я стремилась стать подлинной советской актрисой. Не сразу это удалось. Многое надо было пересмотреть, многое отбросить, очиститься от того, что взрастил во мне буржуазный театр. Прежде всего я решила пересмотреть некоторые свои роли классического репертуара, которые мне предстояло играть в ближайшее время в спектаклях «Гроза», «Нора», «Вишневый сад» и других.

Когда мне предложили играть Раневскую в «Вишневом саде» вместо Ани, которую я всегда играла, передо мной встал вопрос: что я должна донести до зрителя, чтобы он верно понял Чехова, какие эмоции я должна вызвать? Вспомнилась мне грубая трактовка роли Раневской режиссером Главацким, о чем я писала в одной из предыдущих глав. Я отвергла прямолинейность и грубость этой трактовки, но я понимала, что и поэтизировать образ нельзя. Вызывать у нового зрителя к этому образу сочувственные эмоции, жалость – преступно.

Раневскую надо осудить, беспощадно осудить. Рождалось ощущение ненужности таких людей, как Раневская, их никчемности. Зачем живут такие люди? Их надо выбросить из нашей жизни, чтобы не мешали они великой созидательной работе нашего народа. Вот какие мысли и чувства должен испытать зритель, смотря мою Раневскую, решила я. В процессе работы я нашла нужные краски и приспособления, и моя Раневская получилась легкомысленной, праздной белоручкой. «А праздная жизнь не может быть чистою», – говорит Чехов словами Астрова в «Дяде Ване». От этой праздности – порочность Раневской, ее жажда удовольствий, приятной, легкой жизни, отсюда ее ненужность, ее неминуемая гибель, как и всего умиравшего класса дворян.