Путешествие в Россию - Якоб Ульфельдт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Четыре гравюры-иллюстрации из книги Якоба Ульфельдта — единственный имеющийся в распоряжении науки графический источник, на котором изображен дворец-крепость в Слободе. По содержанию это — поздние иллюстрации к посольскому отчету. На гравюре № 1 представлен общий вид крепости с изображением маршрутов посольства, на гравюрах № 2, 3 и 4 изображены торжественные акты с участием Ивана Грозного и царевича внутри дворцовых покоев в присутствии господ послов и двора: на гравюре № 2 — вручение верительных грамот, на гравюре № 3 — стол в Столовой палате, на гравюре № 4 — «отдание» грамот и подарков, прощальная аудиенция.
Гравюры выполнены в Дании много времени спустя по возвращении посольства на родину и составления Ульфельдтом своего отчета. Были ли сделаны подготовительные рисунки по памяти, которые до нас не дошли, вопрос открытый.
Гравюры № 1 и гравюры 2-я, 3-я и 4-я выполнены одной рукой (в смысле — одним гравировальщиком), но в разных жанрах, на разном профессиональном уровне. Рисунок к гравюре № 1 готовил опытный путешественник, картограф, вообще, «старший офицер» по званию, занимавшийся вопросами дислокаций, передвижения и пр., отвечающий за них. Рисунки к гравюрам 2, 3 и 4 готовил бытописатель и этнограф, разбирающийся в обычаях, внимательный к этикету, человек, отвечающий за протокол. И в том и в другом случае на стол к граверу должны были лечь графические наброски, но совершенно разного качества и реального наполнения. Пролагатель маршрутов мог пользоваться условными обозначениями, чертить схемы, оставаясь при этом совершенно равнодушным к природе, слепым к натуре, неквалифицированным рисовальщиком. Бытописатель, напротив, должен был строить свои композиции по законам современного ему западноевропейского изобразительного искусства, быть если не драматургом, то сценографом, владеющим перспективой, опытным рисовальщиком интерьеров, знатоком обычаев и костюма, талантливым натуралистом и пр. Он, и никто иной, должен был рассадить гостей и хозяев по чину, одеть их, сообщить им подобающие случаю позы и т. п.
Мог ли это сделать один человек? Мог, но только при условии, что умел рисовать, обладал зрительной памятью, вел хотя бы тайные заметки, был хоть немного ученым и т. п. Однако тот, кто изобразил Слободу с высоты птичьего полета на рисунке к гравюре № 1 и проложил по ней схематические маршруты, рисовать, строго говоря, не умел, тогда как сцены в интерьере исполнены опытным рисовальщиком и умелым гравером, умеющим сглаживать могущие возникнуть зрительные шероховатости. Рисунок же к гравюре 1 сделан, по общему мнению, рукою дикаря.
Между рисунком 1 и рисунками 2, 3 и 4 — пропасть. Считается, что если на гравюре № 1 изображен худо-бедно слободской дворец, то на гравюрах 2, 3 и 4 изображены, непременно, его, дворца, интерьеры. Однако это далеко не факт. Есть все основания считать, что на этих гравюрах изображены не конкретные исторические интерьеры представленных на первой гравюре палат, а условные интерьеры богатого североевропейского жилища, несмотря на их верность слободскому протоколу и этнографической правде. Их информативность в таком случае — нулевая. Рисунки 2, 3 и 4— всего лишь «прекрасная ложь», тогда как рисунок № 1 — голая, беспомощная правда, но все-таки — правда.
Условность графического языка «Ульфельдта» не была секретом для русских исследователей. Гравюру с изображением Александровой слободы почти все, писавшие о ней, называли фантастической, не жалея слов и выражений. Некоторые наши предшественники вообще отказывали ей в достоинствах графического источника. «Ульфельдта» подозревали во всех смертных грехах, отказывали ему в праве называться натуралистом, но не предпринимали ничего, чтобы научиться его при этом «читать». Ведь даже если созданная «Ульфельдтом» «сомнамбулическая» картина города — всего лишь криптограмма, в ней есть «язык», ее можно и нужно прочесть. Ученым XX века недоставало знания изображенных «Ульфельдтом» памятников. Они были лишены возможности сравнивать его фантазии с натурой. Они не могли его «проверить». Сегодня эта возможность наконец появилась.
Проведенные в последние годы Александровским музеем исследования памятников Государева двора позволили их все более или менее удовлетворительно реконструировать.
Понять степень нищеты рисунка «Ульфельдта» совсем не просто. Дело в том, что, создавая свою архитектурную фантасмагорию, «Ульфельдт» вовсе не ставил перед собой тех целей, которые обычно ставят любознательные путешественники, географы и натуралисты. Он вовсе не стремился изобразить архитектурный ансамбль Слободы, вообще был менее всего к этому предназначен или способен. Подобно всем людям низкой графической культуры, начиная с представителей примитивных формаций охотников и скотоводов и кончая мореплавателями и полководцами, сообразуясь со своими целями, он пользовался так называемым пиктографическим письмом, не заботясь о том, чтобы передавать какие-то формы, какую-то конкретику: он не живописал Слободы, он всего лишь изображал маршруты посольства во дворце и пункты посещений, иллюстрировал таким образом протокол. Делал он это, не прибегая к графическим абстракциям — не условными линиями, а содержательными знаками, как делают картографы всего мира. В изображении Слободы он и был таким картографом, а отнюдь не художником-натуралистом. Однако как самостоятельно действующий дипломат он не был чужд самодеятельности: он сам придумывал свои пиктограммы, сам насыщал или не насыщал их «реалиями» — опознавательными знаками задуманных им пиктограмм.
Эти немногие отобранные по прихоти автора гравюр детали или «реалии» и есть предмет нашего исследования. То, например, как «Ульфельдт» изобразил подколоколенное сооружение Государева двора, как он вылепил из подручного материала свою соотносимую с этим зданием пиктограмму, поможет нам оценить его таинственный метод и понять меру его информативности. Изображение фантастического двухбашенного подколоколенного сооружения в центре Слободы стало для своего времени сенсацией. Прошло едва не целое столетие, прежде чем ученым удалось развеять этот совершенно безграмотный ульфельдтовский фантом без остатка. Справедливость требует отметить, что осторожное отношение к рисунку колокольни присутствовало всегда. Наиболее проницательные из ученых уже давно высказали предположение, что не понимающий русскую архитектуру Ульфельдт изобразил, таким образом, арочную столпообразную звонницу, однако другие продолжали искать в земле «остатки второй башни». К концу вокруг Распятской колокольни не оставалось живого места. Стало ясно, второй башни не было в природе. В 1989 г. фундаменты звонницы были найдены. Появилась возможность реконструировать оба сменивших друг друга на протяжении полувека сооружения. Оказалось, что надстроенная первой церковью Алексея митрополита огромная Распятская колокольня почти во всем повторяла и самую предшествовавшую церковь под колоколы и ее звонницу. Старое здание оказалось увеличенным в высоту в 2,5 раза и превращено в часовую башню. Остался открытым только вопрос о дате перестройки. Эту звонницу Ульфельдт, будучи датчанином, просто не заметил: столпообразные звонницы были ему в диковину. В Северной Европе таких звонниц для сверхтяжелых колоколов