Стеклянные дома - Луиз Пенни

Квебекская полиция во главе со старшим суперинтендантом Гамашем нанесет сильный, быстрый и решительный удар. Объект не заметит приближения этого удара, замаскированного ложью и мнимой некомпетентностью. И все это привязано к чудовищному убийству в маленькой приграничной деревне.

И кладовке с секретом.

Но, шагая по мощеным улицам Старого Монреаля к управлению Квебекской полиции, Жан Ги не мог отделаться от мысли, что они рискуют, поставив все на этот единственный маневр. На этот coup de grâce, который может не получиться.

Никакого запасного плана у них не было. Никакого альтернативного пути. Никакого плана «Б».

Ни для Гамаша. Ни для Бовуара. Ни для кого из них.

Старший суперинтендант Гамаш поджег свой корабль. Пути назад не было.

Старший суперинтендант Гамаш посмотрел на закрытую дверь зала судебных заседаний, еще раз протер глаза и снова перевел взгляд на главного прокурора.

Он посмотрел на Залмановица и увидел на его лице выражение, показавшееся ему едва-едва заметным одобрением.

Они оба понимали, что сейчас совершил Гамаш. И чему способствовал Залмановиц.

Потенциально был сделан огромный шаг на их пути к цели. И почти наверняка к завершению карьеры обоих. Однако в зале заседаний по-прежнему обмахивались листами бумаги. Все так же гудел маленький вентилятор. Присяжные продолжали слушать вполуха, не осознавая, чему они сейчас стали свидетелями или что произошло.

На западном фронте без перемен, подумал Гамаш.

– Итак, обвиняемое лицо ответственно за то, что на Кэти Эванс оказался его маскарадный костюм?

– Да.

– Это был акт мести?

– Да.

– Как и ее убийство.

– Да.

– Почему?

– Почему что́?

– Почему все? Почему костюм? Почему кладовка? Почему травля и издевательства? И почему убийство? Вы ведь наверняка слышали о концепции мотивации. Вы искали мотив?

– Попрошу вас сбавить тон, – вмешалась судья Корриво.

Неужели она не ошиблась и эти двое действительно только что обменялись понимающими взглядами? А в голосе прокурора послышалось безошибочно узнаваемое подзуживание? Ее органы чувств получали противоречивые сигналы.

– Мои извинения.

Впрочем, раскаяния в голосе Залмановица не прозвучало.

– Искали, – ответил Гамаш. – Все, что вы перечислили, важно, но в то же время уводит в сторону. В расследовании убийства очень легко сбиться с правильного пути. Последовать за кричащими уликами и упустить более тонкие, незаметные. То, что казалось устрашением и закончилось убийством мадам Эванс, только выглядело таинственным из-за нашего непонимания. Но когда нам все стало ясно, несущественное отпало. Все это оказалось отвлекающими обстоятельствами, тогда как убийство само по себе было простым. Как и большинство убийств. И совершило его человеческое существо. По человеческим причинам.

– Что же это за причины? И пожалуйста, не надо перечислять семь смертных грехов.

Гамаш улыбнулся, и ручейки пота потекли по канавкам морщинок на его лице.

– О, это как раз был один из них.

– Хорошо, – сказал Залмановиц, явно слишком уставший, чтобы продолжать спорить. – Какой именно? Алчность? Похоть? Гнев?

Гамаш поднял вверх указательный палец.

Вот оно.

Гнев. Превратившийся в привидение, которое поглотило своего хозяина и отправилось в мир. Чтобы убивать.

Все началось, как это и бывает в подобных делах, вполне естественно. Как стадии скорби.

Последней стадией должно было стать примирение, однако скорбящий изменил курс. Сошел с тропы и начал все глубже погружаться в печаль и ярость, подпитываемые чувством вины. И наконец эти чувства вывернулись наизнанку. А когда они совсем вышли из берегов, то нашли себе прибежище. В мести.

Утешительной, успокаивающей. Они подогревали себя на этом огне долгие годы.

Оправданная злость превратилась в ярость, стала гневом, потребовавшим мести. И тогда они совершили то, что не имеет оправданий. И оказались там, где находятся теперь: в огненном пекле зала заседаний, на процессе убийцы Кэти Эванс.

Но Гамаш знал, что этим дело не исчерпывалось. Знал это и изнывающий от жары прокурор.

Гамаш оглядел собравшихся. Он надеялся и молился, чтобы никто из присутствующих не догадался о том, что обнаружила полиция в цокольном помещении деревенской церкви.

И о том, что сделал только что старший суперинтендант Гамаш.

Впрочем, он знал, что кое-кто очень, очень внимательно слушает каждое слово. И докладывает обо всем.

* * *

– Нам нужно поговорить, – сказал инспектор Бовуар, появившись в дверях кабинета в управлении Квебекской полиции.

– Bon. – Суперинтендант Туссен поднялась с кресла. Все остальные тоже встали. – Совещание закончено.

– Но…

– Мы можем обсудить это позднее, Франсуа, – сказала она, кивком показывая на свой планшет и дружески прикасаясь к его руке.

– Вы обещаете? – спросил он, потом понизил голос. – Мы сделаем что-нибудь?

– Обещаю.

Она проводила своих агентов до дверей, а Бовуар отошел в сторону, пропуская их.

– Patron, – произносил каждый из них, проходя мимо и вглядываясь в его лицо в поисках хоть какого-то намека на то, почему он здесь. И почему их собственный босс тут же закончил совещание, чтобы поговорить с ним.

Они знали, что Бовуар – заместитель главы Квебекской полиции. Знали, что он и сам по себе очень успешный следователь, а не просто адъютант старшего суперинтенданта Гамаша.

Когда инспектор Бовуар занял новую должность, ему предложили повышение до старшего инспектора, но он отказался, заявив, что инспектор его вполне устраивает. Он был рад оставаться одним из бойцов.

Все агенты и инспекторы, услышав эти слова, преисполнились уважения и чуть ли не восхищения по отношению к нему. И он стал patron.

Хотя и не чувствовал себя таковым.

Эти мужчины и женщины, его коллеги, понятия не имели, что сделал он сейчас. И что не сумел сделать. Каждое вежливое «patron», сказанное ими на ходу, было для него как выстрел в живот.

– Patron, – произнес последний из инспекторов.

И Бовуар закрыл дверь.

– Судебное заседание уже закончилось? – спросила Туссен, посмотрев на часы.

Не было еще и четырех. Бовуар не ответил, и она показала ему на кресло:

– Как там дела?

Бовуар сел, но продолжал молчать.

– Настолько плохо? – спросила она и сделала глубокий вздох. Это был вздох не печали, а скорее усталости. – Как он держится?