Стеклянные дома - Луиз Пенни

– Смешно думать иначе. Он исчез, а она мертва. И это может означать, что она совершила нечто ужасное, за что ей пришлось расплатиться своей жизнью. А он пришел сюда, чтобы взыскать должок. Но действительно ли она совершила что-то столь ужасное, или просто этот парень был чокнутым – это уже другой вопрос. Я склонна думать, что человек, который надевает такой костюм, не вполне в своем уме.

Огромным усилием воли Лакост сдержалась и не стала указывать, что Рут не самый объективный судья, когда речь заходит о «не в своем уме».

– Если мадам Эванс должна была стать жертвой, то почему просто не убить ее? – спросила Лакост. – К чему этот маскарад?

– Ты что, никогда не видела фильмы ужасов? – удивилась Рут. – «Хеллоуин», например?

– А вы видели?

– Нет не видела, – призналась Рут. – После смерти Винсента Прайса[30] смотреть их стало неинтересно. Но мне понятно, что они собой представляют.

– Я много лет занимаюсь расследованием убийств, – сказала Изабель Лакост. – Но я не знаю ни одного случая в реальной жизни, когда убийца надел бы маскарадный костюм, привлек к себе внимание, а потом совершил убийство. А вы?

Она посмотрела на Гамаша, и тот отрицательно покачал головой.

– Может, поначалу он не собирался ее убивать, – сказала Рут. – В чем смысл подобного наряда? Каково его назначение?

– Опозорить, – ответила Лакост.

Рут помотала головой:

– Нет, ты говоришь о современном кобрадоре. О сборщике долгов. Он позорит. А старый? Настоящий кобрадор? Он что делал?

Лакост стала вспоминать, что ей рассказывали о темных людях из темных времен. О людях, которые преследовали своих мучителей.

– Он наводил ужас, – ответила она.

Рут кивнула.

Террор. Нагнетание страха.

Полицейские, а также поэтесса и даже, вероятно, утка знали, что террор – это не действие, это угроза. Запугивание.

Запертая дверь. Шум в ночи. Неясная фигура, промелькнувшая за окном.

Реальные акты террора порождали ужас, боль, скорбь, ярость, жажду мести. Но сам по себе страх происходил из ожидания того, что случится дальше.

Смотреть, ждать, размышлять. Предчувствовать. Воображать. И всегда худшее.

Угрозы приносят террористам больше пользы, чем реальные деяния. В качестве оружия они выбирают страх. Иногда они – одинокие волки, иногда – организованные группы. Иногда людей запугивали власти.

И Совесть была такой же. Ее усилия вкупе с воображением жертвы рождали страх. И если преследователям сопутствовал успех, то они поднимались на одну ступеньку к террору.

– Убить ее было недостаточно, – тихо произнесла Рут. – Он хотел сначала помучить ее. Дать ей понять, что он все знает. Что он пришел за ней.

– И она никому не могла сказать. Не могла попросить о помощи, – подхватила Лакост. – Если то, что вы говорите, верно, то она хранила свою тайну долгие годы.

– Тайну, которая вернулась, чтобы терзать ее, – проговорила Рут.

Гамаш слушал их и с легким удивлением понимал, что Лакост относится к Рут, как относилась бы к коллеге. Словно слабоумная старая поэтесса заменяла ей Бовуара.

Но вообще-то, Жан Ги и Рут во многом были похожи, хотя Гамаш никогда, ни при каких обстоятельствах не сказал бы зятю, что тот напоминает ему старую пьяницу.

Несмотря на явный антагонизм, между Жаном Ги и Рут существовало взаимопонимание. Привязанность. Может быть, даже любовь. Определенно какое-то странное и старое сродство, которого ни тот ни другая не могли ни признать, ни отрицать.

Гамаш подумал, не было ли между ними той самой связи, проходящей через века, через поколения. Связи матери и сына. Отца и дочери.

Связи птиц, летящих клином.

Изабель Лакост встала (Гамаш тоже поднялся) и поблагодарила Рут, явно расстроенную тем, что ее выставляют отсюда. Прижимая Розу к своему свалявшемуся свитеру, старая поэтесса прошла по цокольному помещению между полицейскими, молодыми и бывалыми, расступавшимися перед ней.

Лакост и Гамаш снова сели. Молодого агента отправили за следующим свидетелем по списку, а они стали обсуждать услышанное.

– Если кобрадор пришел сюда за мадам Эванс, то почему она просто не уехала? – спросила Лакост.

– Наверное, думала, что отъезд привлечет к ней ненужное внимание, – ответил Гамаш. – Или понимала, что если Совесть нашла ее здесь, то найдет и в другом месте.

– Но как он нашел ее здесь?

– Вероятно, следил за нею.

– Скорее всего. – Лакост задумалась. – А как он заманил ее в церковь?

– Может, он никуда ее не заманивал, – возразил Гамаш. – Может, просто шел за нею следом.

– Продолжайте.

– Предположим, она искала в церкви успокоения, – сказал Гамаш. – Думала, что там будет в безопасности.

– Есть еще одна возможность. Еще одна причина, по которой Кэти Эванс могла приехать сюда.

– Oui?

Он ждал, пока Лакост, прищурившись, пыталась представить, зачем вчера вечером сюда пришла женщина, чьи нервы были напряжены до предела.

– Предположим, она договорилась встретиться с ним здесь, – сказала Лакост, представляя мысленным взором эту картину.

Испуганная женщина, уставшая и издерганная. Понимающая, что кому-то ее тайна стала известна.

– Она пригласила его сюда. В тихое место, где их никто не потревожит. Как там сказал месье Эванс? Теперь больше никто не ходит в церковь. Может быть, она хотела поговорить с ним. Убедить его оставить ее в покое, уехать.

– А на тот случай, если ей не удастся его убедить, – подхватил Гамаш, развивая ее мысль, – она заготовила план «Б».

Биту.

Лакост откинулась на спинку стула и постучала авторучкой по губам. Потом наклонилась над столом:

– Итак, по этому сценарию Кэти Эванс договаривается с ним о встрече вчера вечером здесь, в подвале церкви. Кэти рассчитывает дать кобрадору то, что ему надо. Полностью оправдаться. Затем он должен уехать. Но на случай, если ее план не сработает, она приносит биту. Он отбирает у нее биту и убивает ее. После этого скрывается.

– Зачем он надел на нее свой костюм? – спросил Гамаш.

Опять все вернулось к этому.

Костюм. Почему он сам надел его и на кой черт убийце понадобилось облачать в него жертву?

– Да, кстати, – сказал Гамаш. – Я ведь пришел сюда не для того, чтобы слушать твои допросы. Мадам Гамаш только что сообщила мне кое-что, и ты должна это знать.

– Что?