Незадолго до ностальгии - Владимир Очеретный

— Ха! — Киш не смог удержаться от скепсиса. — Но не хочешь же ты мне рассказать, что перед законом все равны?

— Именно это я тебе и хочу сказать, — Толяныч обдал его холодом. — Не делай такую снисходительную физиономию, она тебе не к лицу. Принцип равенства всех перед законом — ещё одно свидетельство того, что миром правят юристы. Следи за мыслью, Киш: сейчас этот принцип ни у кого не вызывает удивления — его необходимость признаёт большинство. А ведь ещё совсем недавно — двести-триста лет назад — он показался бы безумным даже самым нижним и угнетённым сословиям. На протяжении почти всей человеческой истории ему не было места, а сейчас оспаривать его — дурной тон. Но я, как понимаешь, не об эволюции правосознания масс. Принцип равенства всех перед законом только кажется модной новинкой — на деле он такой же древний, как и сама юриспруденция. Мы с тобой произнесли слово «жрецы». Юристы — жрецы. Но жрецы чего? «Неотвратимость наказания», «все равны перед законом» — тебе это ничего не напоминает? Что есть такого в мире, что уравнивает всех?

— Воздух? — предположил Киш. — Все ведь дышат! Как сказано в одном древнем манускрипте: «И пали ниц, и просили дыхания для носов своих». Смерть, короче. Смерть уравнивает всех. Она неотвратима и никого не щадит. Ты хочешь сказать: юристы — жрецы смерти?

— Ну вот, — удовлетворённо кивнул Марк, — следишь за мыслью. Всё верно: с самого начала юриспруденция строилась на праве отнять жизнь — не на возможности, а на праве. В этом коренной принцип: казнить или помиловать. Всё остальное лишь частности: сколько жизни отнять и как именно — отрубить руку или на пять лет засадить в тюрьму, или забрать всю и сразу. И — да, в жизни не все, не всегда равны перед законом. Но только потому, что это — жизнь. В жизни и не может быть равенства. Даже в природе это так — кто-то роза, а кто-то кактус, кто-то червяк, а кто-то орёл. Жизнь несправедлива, потому что не может быть справедливости там, где правит Случай. Мы все случайны: если бы папа не встретил маму, если бы дедушки не встретили бабушек, если бы пра-пра не встретили пра-пра, нас бы не было — были бы совсем другие. В каком-то смысле мы все — самозванцы, не только поэты. Поэты лишь случайные среди случайных: не существует никакой закономерности, кто станет поэтом, а кто нет. Можно всю жизнь писать стихи и не стать поэтом, а можно написать одно стихотворение и остаться с ним в веках. А там, где нет закономерности, где нет закона, там не может быть и справедливости. Юристы — жрецы смерти, потому что жизнь случайна, но смерть закономерна. «Однажды это случится» с каждым. Звучит не слишком жизнерадостно, но парадокс в том, что только смерть способна сделать жизнь немного справедливей — без закона смерть приходила бы в мир значительно чаще.

— Так вот в чём дело! — Киш снова развернул футболку. — Значит, и «Однажды это случится» — главный юридический девиз?

— Ты можешь наделять его собственным смыслом, — хмыкнул Марк, — И если помыслы твои чисты…

— Теперь я понимаю, — Киш вскочил и взволнованно стал ходить взад-вперёд рядом со столиком, — понимаю, почему тогда, на Староместской площади, ты был самым заметным человеком! Наверное, в тот момент ты особенно концентрированно осознавал свою юридическую сущность, свою принадлежность к касте жрецов. И, судя по тому, что на тебе была вот эта футболка, ты шёл к чему-то опасному — смертельно опасному. Это, конечно, только моя гипотеза, — добавил он поспешно и быстро взглянул на Толяныча, словно извиняясь за некорректное предположение. — Из неё никак не вытекает, что ты был одним из тех самых. Но даже если и был, что с того? Этих людей, которые проводили дефенестрацию, не нашли — ни организаторов, ни исполнителей. И почему-то мне кажется: вряд ли найдут, следствие зашло в тупик. Я хочу сказать: всё это было два года назад, и если бы организаторы хотели замести следы и зачистить кое-кого из исполнителей, то логичней это было бы делать непосредственно сразу после саммита. Как минимум, это означает, что твоя дементализация никак не связана с теми событиями.

Марк несколько секунд обдумывал сказанное и затем покачал головой:

— Гипотеза, говоришь? Хорошо, пусть будет гипотеза. Думаю, она слегка верна и сильно ошибочна. Почему верна? Не сомневаюсь, что я обострённо, как ты говоришь, ощущал свою юридическую сущность. Почему ошибочна? Эту футболку я надеваю всегда, когда приезжаю в Прагу. И мне сложно представить, будто меня каждый раз посылают туда за смертью, а у меня всё никак не получается.

— Всегда? — удивлённо протянул Киш. — И почему ты её всегда надеваешь?

— Как бы тебе сказать, — Толяныч пожал плечами. — Считай, такая у меня униформа паломника. Есть несколько городов, которые для юристов имеют особенное значение: к ним по-особому готовишься… Да, кстати, Киш: почему — Прага? Я насчёт саммита: почему его проводили именно там? Не задавал себе этот вопрос? Ты же не будешь отрицать, что это было грандиозное юридическое действо? Даже не юрист должен был это почувствовать. Но почему — Прага?

— Потому что это — столица дефенестрации, — уверенно ответил Киш.

— Фи, — поморщился Марк, — так путать причину со следствием. Дефенестрация — потому, что Прага, а не Прага — потому, что дефенестрация. Хорошо, я тебе скажу: всё дело в том, Киш, что Прага — родина великого Франца Кафки. И в память о нём финал грандиозного шоу…

— Э? — от неожиданности Киш разинул рот. — Франца?..

— Вряд ли ты даже слыхал о таком человеке, — кивнул Толяныч, — да и большинство обычных юристов о нём не имеют понятия. А это был один из самых гениальных жрецов в истории. По крайней мере, в ново-новейшей истории.

— Ну почему «не слыхал»? — возразил Киш. — Слыхал. У меня было несколько часов до начала саммита, и я видел его экспозицию в музее знаменитых теней Праги. И даже в штаб-квартире кафкианцев побывал.

— A-а, ты об этих чудиках? — по лицу Марка проскользнула пренебрежительная ухмылка. — Те, что устроили культ непризнанной гениальности и почитают Кафку, даже не зная, кем он был? А в тайне надеются, что и сами они, если внимательно присмотреться, ого-го? Насколько я понимаю, их спонсирует ассоциация чешских юристов. Наверняка что-то перепадает и от евреев с австрийцами. Почему бы и нет? Милые создания.

Небрежность, с которой Толяныч отозвался о кафкианцах, неожиданно задела Киша за живое — он чуть ли не по-детски обиделся. И за кафкианцев, и за Варвару, и даже за себя — за своё участие в кафкианской раскопке.

— А с чего ты взял, что гениальность Франца связана с юриспруденцией? — спросил он не без ехидства. — Ведь его рукописи — сгорели! Да! И как теперь можно что-то утверждать наверняка? Некоторые люди, например, считают, что он был писателем — несколько опубликованных рассказов говорят в пользу этой версии!

— Ну, некоторые считают, что Чехов был врачом, а Тютчев — дипломатом, — в голосе Марка проскользнуло нетерпение. — Господи, Киш, не тупи! Практически всё, что мы знаем о Пифагоре — голимая чушь, не имеющая никакого отношения к математическим открытиям. Что он такого сделал? Создал школу по подобию закрытой секты, обожествлял бобы, заставлял учеников упражняться в музыке, и даже знаменитая теорема его имени была известна задолго до него самого. Но он провозгласил, что мир состоит из чисел, и эта фраза делает всю математику — она задаёт математическое мышление. Поэтому Пифагор — великий математик для всех времён и народов. Шекспир видел мир как театр, поэтому и стал великим драматургом. А Франц Кафка первым посмотрел на мир как на непрерывный юридический процесс — не в религиозном, а в буквальном светском смысле. Поэтому он — гениальный юрист. Что там было в его рукописях, конечно, очень любопытно, но не принципиально. Возьми Шекспира и разверни ситуацию на сто восемьдесят градусов: люди до сих пор спорят, кто был настоящим автором шекспировских произведений, но по большому счёту это не так уж и важно — сами произведения важнее личности автора. А в случае с Кафкой личность автора важнее его кропаний в тетради: он воплотил юридический взгляд на мир своей жизнью. Вспомни древних греков: у них больше ценилось не доказательство теоремы, а сама её идея. Кто придумает новую теорему — тот и крут. А доказательство — технический вопрос, обычная головоломка, доказать могут многие. Как доказывал Пифагор теорему Пифагора? Да неважно как! Какими словами Кафка выражал свой взгляд на мир в своих сгоревших трактатах? Тоже абсолютно неважно — важен сам взгляд! И этот взгляд — юриспруденция высшего класса. Жаль, в имперской канцелярии не оказалось юристов соответствующей квалификации, чтобы это распознать — что поделать, империя на закате. Когда страна перестаёт распознавать своих гениев, жди беды. Вот они и дождались — империя распалась. И всё же удивительно, как можно было не догадаться: это же лежало на поверхности…