Незадолго до ностальгии - Владимир Очеретный

— Хорошо, — внезапно решил Марк, — раз на сегодня ты мой спарринг-партнёр, пойдём от начала. Расскажу тебе, как это было у меня — посмотри на картину моими глазами. Как я решил стать юристом? Мои родители — математики, и меня ещё на нулевом уровне задумали как математика. И если б не одна идея… Знаешь, я иногда думаю: а если бы она пришла мне в голову лет на десять позже? Было бы уже поздно что-то менять. Наверное, это судьба. Ну как идея? Я считал, что круче математики ничего в мире нет — просто ничего. И вдруг за несколько минут в ней разочаровался.

— Как можно разочароваться в математике? — удивился Киш. — У тебя ответ не сошёлся?

— Теперь бы я сформулировал иначе, — весело признал Марк. — Я бы сказал, что разочаровался в математиках, в математической деятельности. Но в пятнадцать лет в таких вещах не делаешь различия — тогда я решил, что разочаровался в математике. Короче, ты понял: мне было пятнадцать. И произошло это на школьной олимпиаде — как раз тогда, когда меня осенило, что знак «равно» — главный в математике. Следи за мыслью, Киш, вот тебе ещё одно совпадение: если бы открытие накрыло меня дома, я, может быть, ничего бы и не заметил. Но всё случилось в зале — там было ещё семьдесят-восемьдесят таких же юных дарований. Я смотрел, как они пыхтят над заданиями, и чувствовал, что круче их всех вместе взятых: они даже не догадываются, какое простое и гениальное открытие я сделал. Кстати, с тех пор боюсь эйфории: за ней всегда прячется подвох. Но тогда я этого не знал: сижу на стуле, голова на седьмом небе и вдруг… Не знаю, что это было — наверное, в тот момент во мне и родился юрист. Как будто кто-то произвёл надо мной арифметическую операцию — умножил на минус единицу. Вроде вокруг всё то же самое, но картинка поменяла свой знак с большого плюса на жирный минус. Короче, я почувствовал, как всё это неправильно, неправомерно и противоречиво — неправильно, когда люди, даже решая уравнения, стремятся выявить в своих рядах неравенство — победителей и проигравших. Определить, кто из них десятка, а кто тройка. Хуже того: именно с помощью уравнений они это и делают. Ну не бред ли? И ещё удивительней: никто этого не замечает — ни одна продвинутая голова. Как будто всё идёт, как и надо, всех всё устраивает. Невероятно, странно. Я подумал: всё, кранты, сдвиг по фазе. Как ещё это понять — никто не замечает, один только я? И тогда — наверное, для защиты, чтобы не спятить — я и подумал: не хочу быть одним из них — не хочу быть числом.

— Здорово! — искренне восхитился Киш. — Но неужели ты так сразу почувствовал, что теперь хочешь быть юристом?

Толяныч хмыкнул и несколько раз пыхнул сигарой.

— Нет, конечно. К юриспруденции ещё надо было перекинуть мостик. Он оказался совсем коротким, но шёл я по нему год или полтора. Следи за мыслью, Киш: если «не хочу быть числом», то что? То логично вытекает: «хочу быть словом». Я вспомнил, что математика — только один из языков, а числа — всего лишь слова, специальный такой класс слов. Идея чисел изначально заложена в языке: если бы человек не умел говорить, он бы никогда не придумал числа.

— Это да, — кивнул Киш. — В языке главный принцип — обобщение. Слово «дом» означает все дома на свете — так же, как цифра «5» обозначает все пятёрки. Прежде чем появились 5х, 5у и 5z, уже были «мой дом», «старый дом» и «большой дом».

— А ещё до возникновения «два во второй степени» уже была превосходная степень «песнь песней», и до «минус на минус даёт плюс» было двойное отрицание типа «не могу не пойти», — подхватил Марк. — «Вначале было Слово»: для математики это — суровая правда жизни. Я нашёл только две сферы, где слово представлено в самом сконцентрированном виде — поэзия и юриспруденция. Первый вариант сразу отпал — поэт я никакой, даже в первом классе стишки не писал. Оставался второй — тем более что он намного круче первого. Кто такие поэты? Можно сказать, «жрецы от Бога», но также можно назвать их «жрецами-самозванцами» — это как посмотреть. Для себя они, конечно, «от Бога», но для юристов, истинных жрецов, — самозванцы. И тут нет никакого пренебрежения — таково положение вещей. Поэты — каждый сам по себе. Они никогда не станут корпорацией и кастой — максимум тусовкой. Как доходит до дела, у них получается либо «Давайте говорить друг другу комплименты», либо «У поэтов есть такой обычай — в круг сойдясь, оплёвывать друг друга». Пушкин не зря убежал от Державина — юный самозванец это хорошо чувствовал, в отличие от старого. Старый-то, верный государев служака, придерживался корпоративных взглядов — так ведь он, на минуточку, был министром не чего-нибудь, а юстиции. А Пушкин потом фактически всю жизнь нигде не служил — показательно, да? Что у поэтов хорошо — они открыто не признают знак «равно». Это, по крайней мере, честно. Да и зачем им знак «равно», что им с ним делать, если в искусстве равенство недостижимо? Знаешь, что забавно? В искусстве нередко спорят о том, что важнее — содержание произведения или его форма, «что?» или «как?». Но это глупый спор, ибо первично «кто» — от личности художника зависит и выбор темы, и стиль. Так же и с вопросом власти: одни говорят — всё решает военная сила, другие — всё решают деньги. Но это тоже глупый спор: это только тень правды, но не сама правда. Оружие и деньги — лишь инструменты власти, а не сама власть. Власть — это возможность вершить суд. В старину кесарь возглавлял армию, и его профиль чеканили на монетах, но он же всегда был и верховным судьей — ради этого он воевал и грабил. Для того, чтобы карать и миловать, определять, что есть справедливость и толковать смыслы. «Слово царя — закон», слыхал про такое? В истории были самые разные короли и князья — Красивый, Лысый, Грозный, Святой, Безземельный, Мудрый, Безумный — но я сомневаюсь, что ты хоть раз встретишь Немого. И это отнюдь не случайно, Киш. Мир управляется с помощью слов — приказа, распоряжения, вердикта. Все сильные мира сего соперничают лишь в том, за чьим словом больше силы. О положении страны можно судить по тому, как её правитель относится к словам: если он болтун — значит, в стране проблемы с управлением, потому что болтливость ведёт к девальвации приказа. Но ещё хуже, если правитель врёт: ложь в обороте слов — всё равно что фальшивые купюры в обороте денег, они подрывают всю систему. А потом произошёл самый ловкий юридический трюк в истории: короли и кесари ушли в небытие, а им на смену пришла — что? — Конституция. Слово, которому должны подчиняться даже правители — слово, которое устранило фигуру кесаря. Ты спросишь: в чём тут ловкость? В том, Киш, что кесарь кровно заинтересован, чтобы его слово понималось правильно. Если его приказ извратят исполнители, всегда есть шанс, что кесарь узнает об этом и наведёт порядок. А у судей Конституционного суда такой прямой заинтересованности нет. Поэтому Конституцию можно извратить до полной её противоположности, и в конечном счёте за неё заступиться некому. Конституция — юридическое слово немых. Она пишется якобы от имени народа, но «народ безмолвствует» — помнишь, у Пушкина? Безмолвствует не только в России, народ безмолвствует всегда и везде. Бунт не в счёт — он разрушает, а не управляет. Когда восставшим удаётся снести прежнюю власть, они начинают с яростью неофитов копировать предшественников — проводить суды и трибуналы. В результате возникает новая власть, а народ по-прежнему безмолвствует. Вся фишка в том, что немые и вправду поверили, что Конституция — это их собственное слово. В этот момент юристы окончательно захватили власть над миром, потому что только они могут растолковать это слово немых. И знаешь, я думаю, это гораздо лучше, чем если бы миром управляли математики или поэты. Соперничество юристов — не следствие чьих-то амбиций, а фундаментальный принцип судебного процесса — принцип состязательности. Юридическое слово определяет судьбы и будущее. И закон, вынося наказание обидчику, тем самым уравнивает его с обиженным. Юридический знак «равно» куда мощнее математического…