Аргентина. Крабат - Андрей Валентинов

Пилот ответил неожиданно серьезно:

— У тебя очень хороший папа, Гертруда. А вот насчет пистолета поручиться не могу, поэтому тебе лучше далеко не уходить. Хочешь самолет осмотреть? Можешь и в кабину забраться.

— Годится, — рассудила девочка. — У меня самый лучший папа, дядя Роберт. А еще я стрелять умею. Двадцать метров, три патрона, два попадания.

Марек Шадов не стал поправлять врушку, хотя и стоило. Не метров — шагов. Не два попадания, а только одно. И левый глаз не надо закрывать, когда на спусковой крючок давишь!

* * *

— …Нет, не поляк. Я сорб. Просто «Марек», без всяких «господ». Как я понял, телеграмму вы уже получили?

— Утром. Госпожа Веспер мне все объяснила. Вас-то я вычислил сразу, потому и подошел. Интересно было взглянуть на мужа столь неординарной женщины. Вам, Марек, я бы помог и без всякой телеграммы. Нужен самолет?

— Нужен, но не сейчас. Если… Если все кончится плохо, вы увезете отсюда одну маленькую девочку — и желательно подальше. Денег я дам.

— Уверен, что в самом крайнем случае успею вывезти вас обоих. Будьте благонадежны! На этом и точку можно поставить, но… Госпожа Веспер — одна из немногих в Европе, кто серьезно помогает моей стране. В Шанхае вы продавали оружие и снаряжение Красной армии Китая. Здесь нет общего знаменателя?

— Обычное частное предпринимательство, Роберт. Business.

— А если дополним условия задачи? Вы сорб, Марек. Что делают наци у вас дома, уверен, знаете, причем куда лучше, чем я.

— У меня больше нет дома. Сорбов не существует, Роберт, их выдумал австрийский Генеральный штаб.

— И поэтому готовится переселение всех, кто еще уцелел, в Рурский бассейн — для «интенсивной германизации». Хотите подробности?

— Не вербуйте меня, Роберт. Ни на что серьезное я не гожусь, жена считает, что мой потолок — Желтый Сандал в Триаде.

— А если потолок разобрать — вместе с крышей? Помогите мне, Марек, в одном очень важном деле. Благодаря госпоже Веспер нам передали образцы новейшей и совершенно секретной техники. Прежде чем везти домой, я должен их испытать, причем в условиях, как мне приказано, максимально приближенных к боевым. Один не могу, привлечь посторонних не имею права. Вы, Марек, не посторонний. Будет очень интересно, обещаю.

— В кого станем стрелять?

— Ни в кого. Техника сугубо мирная — если, конечно, не брать на испытания пулемет… Чем бы вас, Марек, искусить? Хотите на вершину Эйгера? Нет, не на самолете, а просто. Раз — и там!

— На самом темечке Огра?

4

Она отпустила такси и, прежде чем перейти улицу, поглядела налево, где громоздил свои этажи обычный парижский доходный дом, из тех, что выросли словно грибы за последние полвека. Белый, квадратный, совершенно никакой, без малейшей выдумки. Разве что внизу, на уровне первого этажа, в светлую побелку зачем-то врезаны огромные двойные двери. Справа еще одна, самая обычная, а над всем этим — огромные пляшущие буквы в два ряда. Вечером они загорятся ярким переливающимся неоном, но и сейчас прочесть можно. «Paradis Latin» — коротко и не слишком ясно.

Женщина знала, что двойные двери закрыты, поэтому сразу же направилась к третьей, обычной. Взялась за бронзовую ручку, помедлила…

— У тебя очень усталый голос, Ильза, — сказал ей муж. — Отвлекись, развейся!

В другой семье это прозвучала бы странно. Как — и с кем! — может отвлечься женщина в Париже? А уж развеяться!.. Но Марек ей верил, сама же она давно не искала случайных знакомств. Мужчины — это работа, мужчины — то, что хочется и не получается забыть. Мужчина — это ее муж. Но вот отвлечься и вправду имело смысл.

* * *

Утром к ней на стол легли окончательные цифры. Март-июнь 1936 года, первая «военная тревога» в Европе после Перемирия 1918-го. Первое испытание для их детища — «Структуры». О'Хара, человек очень неглупый, предвидел все загодя, еще в марте прошлого, 1935-го, когда Гитлер объявил о создании Вермахта. Если в не слишком богатой стране начали строить армию, то, конечно, не для парадов. За год успеют развернуться, значит — следующий март!

Он и грянул, 17 марта немцы вошли в Рейнскую область. Потом — Судеты, Австрия, теперь, кажется, еще и Швейцария.

Чем ближе война — тем охотнее люди тратят деньги. «Главное, Лиззи, угадать, не пропустить момент, когда бабахнет», как верно заметил (бывший!) босс. Пока не бабахнуло, но и на «военной тревоге» можно заработать очень и очень много.

Цифры удивили даже ее. Если столько принес утренний бриз, чего ждать от настоящего шторма?

* * *

— Давно вас не было, мадам Эльза! Вернулись из дальних странствий?

Старичок за входной дверью, консьерж, гардеробщик и билетер по совместительству, всегда спрашивал у нее именно о дальних странствиях, хотя о своих поездках «мадам Эльза» (в этих стенах) никому ничего не говорила. Вероятно, был романтиком в душе.

Улыбнуться, спросить о здоровье, узнать, на месте ли мсье Жожо…

На месте. Значит, не зря приехала.

Второй этаж, длинный, пустой в этот час коридор, знакомый запах пыли. Третья дверь направо.

Постучать.

Прежде чем дверь дрогнула, женщина успела нацепить на лицо улыбку — не отработанную за долгие годы у зеркала, для приемов и важных бесед, а клоунскую, нелепую, рот до ушей. Вблизи смотрится глупо, особенно если не следить за глазами, однако на сцене, под горячим огнем ламп, улыбка должна быть именно такой. Иначе не увидят.

Легкий привычный скрип. В дверном проеме — высокий, широкоплечий и плоский, словно лист фанеры. Сухое жилистое тело кажется легким, толкни пальцем — и лови у противоположной стены. Почему-то в трико Жожо, ее партнер, выглядел именно так. Сценический костюм и парик возвращали все на место, делая его тем, кем есть, а точнее был лет двадцать назад — не слишком молодым, но дьявольски обаятельным мужчиной. Сейчас перед ней стоял лысый, ушастый, а поэтому немного смешной старик с татуировкой-«родинкой» возле левого глаза. Вторую — «стальное сердце» — скрывало трико.

— Добрый день, Жожо!

— Здравствуй! Ты, как всегда, пунктуальна, Эльза. Это отчасти примиряет меня с бошами.

Шутка была одна и та же, как вопрос о дальних странствиях и ее нелепая улыбка. В этих стенах чтили традиции и условности. Жожо звали совсем иначе, как и ее саму, имен они не скрывали, но в маленьком зале с зеркалом во всю стену и черным роялем в углу в ходу только сценические псевдонимы.

— Переодевайся, будем репетировать. Кстати, там, на рояле, афиша. По-моему, неплохо.

Прежде чем зайти за ширму, чтобы поменять платье на трико, женщина развернула пахнущий свежей типографской краской рулон. Три цвета, черный пугающий фон, прожекторный луч — огромное белое пятно посередине. В центре, кровавым пятном, резкие изогнутые силуэты, он и она. Лицом к лицу, тело прижалось к телу, в его руке — острый контур ножа. На кончике лезвия — маленькая серебристая звездочка. Сверху: «Paradis Latin», чуть ниже — «Сегодня в нашем кабаре», а над самым краем, подножием для их силуэтов: «Эльза и Жожо. „Апаш“ — танец смерти!».